Книга Рабиновичей
Шрифт:
Мой дедушка умер. Я тоже скоро умру. Я был счастлив.
У меня было лицо ребенка. Я его потерял. Теперь я стал двадцатишестилетним стариком.
Я слабею. Хожу, опираясь на толстую
Все идет очень быстро, несмотря на лекарства.
Я не стану перечислять вам мои хвори, рассказывать об их начале, о кризисах, обманчивом облегчении и рецидивах. Знайте только, что я болен десятикратно. Целая история.
Я больше никуда не хожу, только гуляю вокруг дома. Даже такая нагрузка меня теперь выматывает. Скоро придется прекратить и это.
Вчера на улице, волею насмешника случая, я встретил Алину. Она меня не узнала (к счастью). Я и сам себя не узнаю.
В зеркале я похож на того незнакомого старика, что приходил на похороны деда. Может, это все-таки был Рабинович.
Я прячусь от родных.
Я их люблю. Но угаснуть хочу без них. Я боюсь их родственных чувств, их бурных излияний. Я не хочу умирать, как умер дед. Ему эта смерть подходила; меня она ужасает. Я хочу умереть в тишине.
Иногда мне снится книга, в которой записана вся история моей семьи. Как будто каждый написал текст — изложение своей жизни. Каждому тексту предшествует фотография.
Будь
Силы мои на исходе. Я уже почти не могу выстраивать фразы. Скоро придется лечь в больницу.
Пожалуй, на этом я отложу перо.
Али Рабинович смотрит на нас так пристально, будто вопрошает. Он улыбается — впервые в жизни.
У него круглый, как у матери, нос, а глаза зеленые, светлые и лучистые, как у многих Рабиновичей. Он самый смуглый и самый кудрявый младенец, когда-либо родившийся в этой семье.
Краски. Формы, длинные, продолговатые. Что это? Продолговатые. Очень длинные. Что это?
Сыро. Везде — нет. Здесь.
Крик? Крик!
Голод!
Долгий крик! Круглое лицо, ласковое, полное запахов, мамино, оно приближается, медленно приближается, и запахи окутывают меня, мамины запахи. Мама.
Ее огромное лицо.
Ее лицо надо мной повсюду.
Свет.