Книга россказней
Шрифт:
Поэту этого казалось достаточно, и он бесстрашно начал, поскольку был не без средств, старую, трагикомичную борьбу за признание. Шесть знаменитых и множество не столь знаменитых издательств одно за другим отсылали томящемуся в мучительном ожидании юноше тщательно переписанную им рукопись обратно с вежливым отказом. Их очень краткие письма сохранились до наших дней и по стилю не слишком отличаются от ответов, принятых сегодня в издательствах, однако все они написаны от руки и явно не заготовлены заранее.
Раздраженный и обессиленный этими ответами, поэт напечатал стихи за свой счет тиражом четыре сотни экземпляров. Книжечка содержала тридцать девять страниц в двенадцатую долю листа и была переплетена в плотную, кирпичного цвета
Однако лет семь спустя он ненароком открыл, каким образом следует сочинять ходкие комедии. Он усердно принялся за дело, удача сопутствовала ему, и с этого момента он каждый год поставлял новую комедию, аккуратно и в срок, как хороший фабрикант. В театрах был аншлаг, в витринах можно было видеть издания пьес, сцены из спектаклей и портреты автора. Теперь он был знаменит, но переиздавать свои стихи не собирался, должно быть, он их теперь стыдился. Он умер в расцвете лет, и, когда после его смерти была опубликована краткая автобиография, обнаруженная среди его бумаг, читатели с жадностью набросились на нее. Из этой-то автобиографии свет и узнал впервые о существовании той забытой юношеской книжечки.
С тех пор множество комедий, написанных им, вышли из моды, и их больше не играют. Издания их в изобилии, по большей части сборниками, пылятся в букинистических магазинах. А вот та юношеская книжечка, от которой, возможно – даже скорее всего, – сохранились лишь тридцать раздаренных в свое время автором экземпляров, стала перворазрядной книжной редкостью, за которой библиофилы неутомимо охотятся, предлагая большие деньги. Она постоянно числится в списках дезидератов; лишь четыре раза она появлялась у букинистов, и каждый раз из-за нее разгорались жаркие баталии среди славших депеши претендентов. Ведь автор ее знаменит, это его первая публикация, да еще изданная за свой счет, к тому же для достаточно тонких знатоков интересно и трогательно обладать книжечкой сентиментальной юношеской лирики столь известного хладнокровного ремесленника сценического успеха.
Короче говоря, за этой безделицей идет страстная охота, и отлично сохранившийся, необрезанный экземпляр стоит невозможных денег, особенно после того, как к поискам присоединилось несколько американских библиофилов. В результате редкой книжечкой заинтересовались и ученые, и есть уже две диссертации о ней, одна рассматривает ее в лингвистическом аспекте, другая – в психологическом. Факсимильное переиздание лимитированным тиражом шестьдесят пять экземпляров без права допечатки давно распродано, и в библиофильских изданиях об этом можно было прочесть уже десятки статей и заметок. В основном спор идет о судьбе тех ста семидесяти экземпляров, не ставших жертвой пожара. Уничтожил их автор, потерял или продал? Никто не знает; наследники живут за границей и совершенно не интересуются этой историей. Коллекционеры же предлагают за экземпляр уже больше, чем за чрезвычайно редкое первое издание «Зеленого Генриха» [1] . Если так случится, что где-нибудь обнаружатся те самые сто семьдесят экземпляров и они не будут тут же все разом уничтожены кем-нибудь из библиофилов, то знаменитая книжечка потеряет всякую цену и будет разве что изредка, бегло и с иронией упоминаться в истории библиофилии среди прочих анекдотических нелепостей.
1. …издание «Зеленого
ЧЕЛОВЕК ПО ФАМИЛИИ ЦИГЛЕР
Жил когда-то в переулке Брауэргассе молодой человек по фамилии Циглер. Он был из тех, кого мы каждый день то и дело встречаем на улице и чье лицо никак не можем запомнить, потому что лицо у них одно – лицо толпы.
Циглер был во всем таким, как эти люди, и делал все то, что эти люди всегда делают. Бездарным он не был, но и способным не был тоже, любил деньги и удовольствия, любил хорошо одеваться и был так же труслив, как и большинство людей: его жизнь повиновалась не столько порывам и устремлениям, сколько запретам и страху наказания. При всем при том он не был лишен приятных черт и вообще был в целом на радость нормальным человеком, которому его собственная персона была чрезвычайно мила и значительна. Как и всякий человек, он считал себя личностью, в то время как был всего лишь экземпляром, и видел в себе, в своей судьбе средоточие мира, как и всякий человек. Сомнения были ему чужды, и, если реальность противоречила его мировоззрению, он неодобрительно отворачивался от нее.
Как современный человек, помимо денег он питал безграничное почтение еще к одной силе-к науке. Он не смог бы разъяснить, что такое наука, представляя себе при этом нечто вроде статистики и немножко бактериологии, а еще ему было доподлинно известно, сколько денег и почестей государство выделяет на науку. Более всего он уважал тех, кто занимается раком, потому что от этого умер его отец, и Циглер полагал, что достигшая за это время невиданных высот наука не допустит, чтобы и его когда-нибудь постигла та же судьба.
Внешне Циглер отличался тем, что стремился одеваться чуть лучше, чем позволяли его средства, никогда не отставая от моды текущего года. Ну а моду квартала или месяца, которая ему была явно не по карману, он, разумеется, презирал как глупое обезьянничанье. Он считал себя человеком с характером и не боялся ругать начальство и правительство, когда находился среди себе подобных и в безопасном месте. Я, пожалуй, слишком увлекся его описанием. Однако Циглер и правда был приятным молодым человеком, и его утрата была для нас серьезным ударом. Потому что его настигло раннее и странное несчастье, перечеркнувшее все его планы и оправданные надежды.
Вскоре после прибытия в наш город Циглер решил устроить себе приятный выходной. Он еще не прижился у нас и от нерешительности не вступил ни в одно общество. Может быть, в этом и было его несчастье. Нехорошо, когда человек один.
И вот ему не оставалось ничего другого, как заняться городскими достопримечательностями, о которых он добросовестно осведомился. После серьезных разысканий он остановился на историческом музее и зоологическом саде. Вход в музей в воскресенье с утра был бесплатным, а зоосад после обеда можно было посетить со скидкой.
В своем любимом выходном костюме с пуговицами, обтянутыми материей, Циглер отправился в воскресенье в исторический музей. Он взял свою тонкую, элегантную тросточку, граненую, покрытую красным лаком, прибавлявшую ему осанистости и изящества, однако к его глубокому неудовольствию ему пришлось отдать трость служителю, стоявшему при входе.
В просторных залах было что посмотреть, и благонамеренный посетитель восславил в сердце своем всемогущую науку, которая и здесь доказала прославленную несомненность своих результатов, как заключил Циглер из аккуратных табличек на витринах. Старая рухлядь вроде увесистых ржавых ключей, разорванных ожерелий зеленого камня и тому подобного благодаря этим табличкам становилась удивительно интересной. Поразительно, чем только не занималась эта наука, как она во всем успевала, как умела со всем справиться – никаких сомнений, она уже в ближайшее время покончит с раком, а то и со смертью вообще.