Книга Синана
Шрифт:
В ту же ночь жители города наблюдали далеко в полях за стенами другие огни. Их было великое множество, так что иные обрадовались, решив, что это армия христиан спешит из Европы на помощь осажденному городу.
Однако на утро огни бесследно исчезли, как будто их и не было.
25 мая в ставке султана состоялся военный совет. Первым выступил визир Халил-паша. Он призывал свернуть лагерь, раз уж не удалось взять город наскоком, и отступить, пока на помощь Константину не пришла подмога из Европы и корабли венецианцев. Вот тогда-то,
Многие в совете были на стороне Халила, который слыл осторожным военачальником и терпимым мусульманином, к мнению которого прислушивалось старшее поколение янычар.
Следом, однако, выступил Заганош-паша, честолюбивый молодой генерал, недолюбливавший старого Халила. Он стал убеждать султана, что, напротив, осаду надо продолжать с удвоенной силой. Он указал Мехмеду на добрые знамения прошлых ночей, напомнил, что император Александр также был юн, что не помешало ему овладеть миром, и что нужно предпринять еще одну, решающую попытку, чтобы захватить город.
Выступление Заганош-паши пришлось по душе султану и он вышел к солдатам. Брать ли нам город или отступить, спрашивал он янычар, и те, предвкушая разграбление города, призывали своего султана к немедленному штурму.
С той поры дни Халила-паши были сочтены. Неизвестно, получал он взятки от христиан или нет, однако теперь, после заступничества, мало кто сомневался в этом.
Через час после того, как совет в ставке принял решение о штурме, известие об этом поступило к императору. Христиане в Пера выпустили через пролив стрелы, к которым крепились записки.
В тот же вечер усилился обстрел города, продолжавшийся целые сутки. Основной удар пришелся на участок стен в районе Месотехиона. Под прикрытием передвижных башен турки наносили удары по стенам в упор, а потом засыпали осколками кирпича рвы, окружавшие город.
Тем временем султан Мехмед со свитой объезжал войсковые части, обещая янычарам три дня на разграбление города. Всю ночь под бой барабанов и звон цимбал шла подготовка к штурму. Поле перед стенами заливало так много огней, что жители Константинополя решили, это в лагере врага случился пожар. И только взобравшись на стены, увидели они приготовления, и многим тогда стало ясно, что дни города действительно сочтены.
Ровно в полночь огни погасли, и все стихло.
Султан объявил понедельник следующего дня днем отдохновения накануне великого вторника, когда город будет взят и истинная вера восторжествует на его обломках.
Утром в понедельник султан отправился на берег Босфора и приказал адмиралу Хамзе-бею привести корабли в боевую готовность. В ночь накануне вторника ему предписали вывести флот в Мраморное море и рассредоточить корабли по периметру городских стен.
Матросов велено было снабдить лестницами и крючьями.
Вернувшись в ставку на берег Золотого Рога, султан отдал такой же приказ капитанам кораблей, стоявших в заливе.
В полдень магистраты
Ближе к вечеру Мехмед выехал на западные позиции, где провел совещания в палатках командующих. Город истощен и слаб, говорил он, и нам ничего не стоить сломить сопротивления врага. «Город славен своим богатством и я подарю вам его на трое суток после взятия» – продолжал он.
«Ибо сказано в пророчествах, что городу сему быть оплотом истинной веры, и наша святая обязанность свершить это пророчество».
Пока султан скакал верхом вдоль городских стен, император Константин объезжал войска с внутренней стороны укреплений.
Что же он видел?
Полная неразбериха творилась в армии христиан накануне штурма. Греки из тех, кто жил в городе, отказывались помогать итальянцам. Они требовали платы, ссылаясь на то, что семьи итальянских наемников находятся в безопасности в Пера, а грекам нужно кормить жен и детей, оголодавших в осаде.
Полководцы ссорились из-за пушек – каждый считал, что главный удар придется на его участок, и императору лично приходилось улаживать распри.
Только к вечеру и генералы, и наемные солдаты, и горожане забыли о ссорах. Соборы в Константинополе ударили в колокола. Вдоль стен города двинулась процессия, во главе которой священники несли самые почитаемые иконы и хоругви Святой Церкви. Проходя мимо стен, священники благословляли их, особо усердствуя в тех местах, где разрушения были наиболее явными. Многотысячная толпа – православные греки и итальянцы-католики, люди разных сословий и профессий, женщины и старики, дети – все молили Господа Бога и Деву Марию встать на защиту великого города.
Судьба которого, и теперь это было ясно, решится со дня на день…»
Автобус, переваливаясь с боку на бок, пробирался по улочкам города. Пока я читал, отмотали километров сорок, не меньше. Впереди вокзал, над крышами силуэты мечетей.
И я увидел минареты Святой Софии.
«А с платформы говорят…» – полез к выходу.
– Маниса, Маниса!
– Измир! Адана!
Основная партия пассажиров садилась на азиатской стороне. Стало быть два часа мы кружили по Стамбулу. Рядом со мной сел крупный дядька: голова в форме груши, толстые щеки, на макушке хвостик.
Короткий рукав, влажный волосатый локоть.
Я притиснулся к окошку, нацепил кепку. Сосед откинул кресло; засопел. Автобус тронулся и полез вверх по переулку. Над крышами опять вывесили луну; теперь она была оранжевой, ядовитой.
Когда автобус выруливал на площадь, луна погасла.
Бензоколонка «Шелл» работу закончила.
– Шайтан Маратка, айда смотреть абдейку! – кричали чуть свет у соседей с балкона, и мать в ночной рубахе хлопала форточкой: «Проклятые азиаты».