Книга Синана
Шрифт:
«Для голоса» – и первой глотнула коньяк.
Подруги дома не было, но у нее оказался ключ («Жили раньше вместе»). Мы вошли в квартиру, половицы скрипнули в темноте. Она стала искать рукой выключатель и задела меня по лицу. Я схватил руку. Ее груди ткнулись мне под ребра как лодки, я накрыл их ладонями. Губы пахли коньяком и рот был тоже коньячным.
Мы неуклюже опустились на пол.
Спустя время в скважине завозился ключ, на пол упала полоска света. «Кто здесь?» – вернулась подружка; хмыкнула и не зажигая света перешла в кухню; громко
«Чай-то пить будете?» – раздалось в конце коридора. За столом они говорили о своем как будто ничего не случилось. А я пил жасминовый чай и думал: вот вкус, который навсегда будет связан с этим вечером.
С тех пор прошло три года и я сильно к ней привязался. Она уже тогда жила одна (отец уехал в Америку). Жила в квартире на первом этаже с окнами во двор, где юные мамы катали коляски. Летом в комнатах было темно и тихо от зелени. Зимой казалось, что снег падает прямо на паркет – так ослепительно все белело.
Она работала в глянцевой журналистике и общалась со всяким сбродом, но каким-то образом сохраняла уют, была «теплой».
Ее поколение взрослело по клубам и быстро устало от шума. Теперь ей нравилось хозяйничать по дому, принимать гостей или просто быть одной.
Она часто приглашала к себе подруг, и тогда к ней на выселки приезжали аутичные девушки в дорогих свитерах. Колдуя над салатами, они ворковали на кухне, а когда я подъезжал со своими шутками, улыбались, но не понимали.
И предлагали открывать вина.
Одевалась она в дорогих магазинах, но вечно покупала то, что только скрывало ее тело. Как будто стеснялась его. Но стоило мне раздеть ее, стоило снять одну за другой все эти продолговатые тряпицы, как тело само подсказывало, что ему делать.
Мне давно надоели прокуренные спальни. Я быстро полюбил ее свежие простыни, чистые полотенца. Мне нравилось ее тело и что в холодильнике полно еды. И что под ногами чистый пол, по которому хорошо ходить босиком.
Я привык жить один. Из года в год усовершенствовал бытовые потребности, сводя их к минимуму. И вот теперь, в уютной квартире на выселках, снова открывал мир кофеварок и миксеров, тостеров и салфеток.
Я ни разу не сказал, что люблю ее. На вопросы отвечал, что «конечно», «а как же». Тогда она прижималась ко мне, и груди, как лодки, снова тыкались под ребра, и спрашивала: «За что?». А я отвечал шутки ради: «За задницу».
Это была правда, истинная правда. И если не вся, то существенная часть точно. Я понял это, когда мы наконец оказались в нормальной постели. Когда перевернул лицом вниз, приподнял за живот и раздвинул колени.
Лежа на койке в Стамбуле, я и теперь отчетливо вижу этот белесый срам с карим узелком посередине. Это влажное устье с испода. Этот кошачий изгиб спины.
И ничего не могу поделать.
Я
Простыня намокла, но это был пот.
Голый, сел на влажных простынях. Уставился на пальцы ног. Мне показалось, что эти странные предметы, эти клубеньки, не имеют ко мне никакого отношения. Что можно безболезненно отрезать или отломить их – и выбросить в корзину для мусора.
Я наклонился и оттянул большой палец. Отпустил – и палец послушно вернулся в строй.
Скрючившись, стал искать тапки и заглянул под кровать. На полу в потемках белел кусок бумаги, вчерашний сверток. Я разодрал скотч и на пол ухнуло что-то яркое, пестрое.
Это был молитвенный коврик.
Метра полтора по длине; центральная часть сходит на конус, указывая направление молитвы; бахрома по краю.
Я спрыгнул с постели и обошел ковер, заглядывая в него как в колодец. У тех, что продавали по переулкам, основа была красной или коричневой. А тут орнамент положили по белому полю – и ковер казался легким, воздушным.
Красные птахи и черные цифири пестрели по бордюру.
Кто прислал? Чей подарок? Зная по Москве восточную манеру, не стал задавать вопросы. Да и кому? «Прислали и прислали» – сел в середину ковра и погладил рукой рисунок.
Ворс покалывал задницу.
Самую знаменитую монографию о Синане написал Абдулла Курбан. Книга вышла тридцать лет назад и принесла мировую славу скромному преподавателю Стамбульского университета. Монографию перевели на европейские языки, и Курбан стал разъезжать с лекциями.
Секрет курбанова Синана прост и оригинален.
Впервые исламское зодчество трактовалось в жанре художественного эссе. Архитектурные термины Курбан обращал в метафоры мироздания, про религию говорил с точки зрения сопромата, о прошлых веках империи сообщал в стиле газетной передовицы.
То есть делал то, что в исламе не слишком приветствуется – смешивал. За что на родине его обожали и ненавидели.
Одну из книг Курбана, изданных в Стамбуле на английском, я прочитал еще в Москве.
Скольких трудов мне это стоило – отдельная история.
Блуждая по московским магазинам, я обнаружил, что книг по искусству ислама в городе нет. Лохматые альбомы по миниатюре с мутными иллюстрациями – да старенькие путеводители по городам Советской Средней Азии: вот и все, что мне предлагали.
Тогда я решил дать объявление в газету. Спустя неделю мне, действительно, позвонили. «Нужной вам книги у меня нет» – просипел мужской голос. «Зато есть брошюра «Восточный ковер и как его соткать в домашних условиях» – он отдышался и победоносно продолжил. – Издание Глуховской мануфактуры, 1904 год, с иллюстрациями. То, что вам надо».