Книга Страшного суда
Шрифт:
Над ней возникло чье-то лицо.
— Наu hightes towe?
Лицо разбойника из заколдованного леса. Киврин в страхе отпрянула.
— Уходите! — воскликнула она. — Что вам нужно?
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti, — произнес мужской голос.
«Латынь», — облегченно вздохнула Киврин. Здесь где-то священник. Она попыталась приподняться, силясь разглядеть священника за спиной душегуба, но не смогла. Слишком дымно. «Я ведь знаю латынь. Мистер Дануорти велел ее выучить».
— Зачем вы его сюда впустили? — По-латыни получалось. — Он разбойник! —
— Не бойся, — сказал священник, и Киврин отлично поняла. — Ты лишь вернешься домой.
— К переброске? Вы отвезете меня к месту переброски?
— Asperges tе, Domine, hyssope et mundabor [9] , — проговорил
священник. «Окропивши мя иссопом, и очищуся». Все понятно, до единого слова.
9
Во имя Отца, и Сына и Святого Духа, аминь
— Помогите мне, — попросила она на латыни. — Я должна вернуться туда, откуда пришла.
— ... nominus... — произнес священник едва слышно. Имя. Ему нужно ее имя. Киврин приподняла голову. Она казалась непривычно полегчавшей, будто волосы и впрямь сгорели целиком.
— Имя? — переспросила Киврин.
— Назови мне свое имя, — повторил священник.
Надо ответить, что ее зовут Изабель де Боврье, дочь Жильбера де Боврье из Ист-Райдинга, но протолкнуть все эти имена через сдавленное болью горло вряд ли удастся.
— Мне нужно обратно. Иначе они меня не найдут.
— Confiteor deo omnipotenti, — донесся издали голос священника. Она не видела его лица. За спиной лиходея бушевало пламя — наверное, в костер снова подбросили дров. — Beatae Mariae simper Virgini [10] .
Он читает «Исповедую», сообразила Киврин — покаянную молитву. Тогда разбойнику здесь не место. На исповедь не допускаются посторонние.
Теперь ее очередь. Она попыталась сложить руки в молитвенном жесте, но не смогла, и священник помог ей, а потом позабыла слова, и он стал читать с ней хором. «Помилуй меня, отче, ибо я согрешила. Исповедую Господу всемогущему, и тебе, отче, что я согрешила много мыслию, словом и делом. Моя вина».
10
Исповедуюсь Господу всемогущему, блаженной Приснодеве Марии (лат.).
— Меа culpa, — шептала Киврин. — Меа culpa, mea maxima culpa.
Моя вина, моя вина, моя величайшая вина — но ведь это не так, это просто формулировка в покаянной молитве.
— Каков твой грех? — спросил священник.
— Грех? — непонимающе откликнулась Киврин.
—Да, — подтвердил он мягко, наклоняясь почти к самому ее уху. — Покайся в грехах своих, и Господь дарует тебе прощение, и ты войдешь в царство небесное.
«Я ведь только хотела отправиться в Средневековье. Так старалась, учила языки и уклад, все делала, что велел мистер Дануорти. Я просто хотела стать историком».
Она сглотнула, и горло словно огнем обожгло.
— На мне нет греха.
Священник
— Надо было слушаться мистера Дануорти. Зря я ушла с места переброски.
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritussancti. Amen [11] , — произнес священник, ласково и тихо. На лоб легла прохладная, освежающая ладонь.
— Quid quid deliquisti, — бормотал священник. Он едва заметно коснулся ее глаз, ушей, ноздрей — Киврин не чувствовала его пальцев, только прохладные капли елея.
11
«Через святое помазание и по милосердию своему...» (лат.).
Это уже не исповедание, поняла Киврин. Это соборование. Последнее напутствие.
— Не надо... — выдавила она.
— Не бойся... И, избавив тебя от грехов, да спасет тебя и милостиво облегчит твои страдания. — Огонь, поджаривавший подошвы ее ног, угас.
— Почему вы меня соборуете? — спросила Киврин, но тут же вспомнила, что ее сжигают на костре. «Я умру, и мистер Дануорти не узнает, что со мной сталось».
— Меня зовут Киврин, — сказала она. — Передайте мистеру Дануорти...
— Да увидишь ты лицом к лицу своего Искупителя, — произнес священник (только вместо него опять возник душегуб), — и утешишься созерцанием Бога во веки веков.
— Я умираю, да? — спросила Киврин.
— Бояться нечего, — ответил он и взял ее за руку.
— Не оставляйте меня. — Она сжала его ладонь.
— Не оставлю. — Лицо его терялось в дыму. — Да помилует тебя Всевышний и, отпустив грехи твои, да приведет тебя к жизни вечной.
— Заберите меня, мистер Дануорти, пожалуйста.
Священника заслонило от нее взметнувшееся пламя.
Domine, mittere digneris sanctum Angelum tuum de caelis, qui custodiat, foveat, p rote gat, visitet, atque defendat omnes habitantes in hoc habitaculo.
(Пауза.)
Exaudi orationim meam et clamor meus ad te veniat [12] .
Господи, услышь молитву мою, и вопль мой да придет к тебе!
12
Господи, сподоби ниспослать ангела святого с небес, дабы охранять, беречь, защищать и спасать всех, в этом доме живущих
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
—Что такое, Бадри? Что случилось? — спросил Дануорти.
—Холодно, — выдавил Бадри.
Дануорти, нагнувшись, подтянул его одеяло повыше, но оно оказалась тонюсенькое, не толще бумажной больничной пижамы. Еще бы он не мерз.
— Спасибо, — пробормотал Бадри и, выпростав руку из-под одеяла, ухватил ладонь Дануорти, а потом закрыл глаза.
Дануорти тревожно глянул на экран, но там ничего не прояснилось. Температура зависла на тридцати девяти и семи. Рука Бадри пылала жаром даже сквозь перчатку, а ногти обрели непонятный синюшный оттенок. Кожа потемнела, лицо еще сильнее заострилось.