Книга суда
Шрифт:
Пить, глоток за глотком, содрогаясь от горечи. Невидимый яд сжигает изнутри. Еще немного. И еще. Ни тени не оставить на свободе. Все верно, тьма к темноте, ненависть к ненависти… быть может миру станет немного легче.
Видишь, кто бы ты ни был, приведший сюда. Чаша твоя пуста отныне.
Вальрик справился.
– Получилось, - ее голос возвращает. Открывать глаза тяжело. Дышать тяжело. Жить тяжело. То, что внутри, душит, пытаясь выбраться на свободу.
– Сейчас, я попробую снять эту штуку, и мы вернемся
– Нет. Ты… должна… убить… так надо.
Коннован понимает с полуслова. Да, она и раньше была понятливой.
– Посмотри мне в глаза, Вальрик.
Лиловые. Раньше черными были. Длинные ресницы, почти как у Джуллы, только белые. Прозрачная слеза скользит по щеке. Медленно. Мир остановился.
– Извини, - шепчет Коннован и следом за словами приходит боль. Снова боль, на сей раз мягкая, успокаивающая, унимающая черноту внутри. Щелчок, и синяя звезда срывается в полет лишь для того, чтобы вонзить иглы в белую ладонь. И успокаивается, гаснет, обернувшись разноцветным мячом.
– Прости меня, пожалуйста.
Слова проникают сквозь боль, как кровь сквозь пальцы. Много… почему так много крови? Полукруглая гарда, длинная рукоять, а лезвия не видно. И тело немеет, это потому что сердце стало. Нужно вынуть. Руки в крови, скользят. Неудобно. И слабость непонятная.
– Помоги. Пожалуйста.
Коннован молча вытаскивает саблю. Но все равно больно, с каждой секундой все больнее. Мир кружится. Летит вниз.
Жесткий пол и ласковые руки, утешают, успокаивают, прогоняют боль, дарят солнце. Снова тепло и снова счастье. Длинные светлые волосы и черно-карие глаза, тень на щеке, песчинка в уголке рта. Улыбается. В ее улыбке потерянный свет.
– Спасибо…
Коннован
Ненавижу себя. Он умирал долго, медленно, хотя совсем не цеплялся за жизнь. Треклятый обруч раскрылся почти сразу, лежит на полу, скалится окровавленными зубами. И темнота исчезла, оставив после себя оплавленные стены зала и обыкновенную ночь за стеклянным потолком.
А Вальрик успел понять, что у него получилось? Наверное, иначе откуда улыбка? Закрыть глаза, стереть кровь с лица и отделаться от ощущения сотворенного предательства.
– Ты все сделала правильно, - Тора с опаской ступила на край платформы, посмотрела вверх, потом вниз.
– Теперь спокойно. Нету темноты и голосов тоже нету. Слушать не больно, - наклонившись, она потрогала кровяную лужу, затем вытерла пальцы о пол. Пять параллельных полос свежими шрамами расчертили серо-зеленую поверхность.
– Я могла попробовать вытащить его. Помочь. А вместо этого убила.
– Не могла, он сломался. Вот здесь, - Тора коснулась виска.
– Запутался. Зато теперь тихо. И не больно.
– Не больно.
Мертвым больно не бывает, они вообще ничего не чувствуют, тогда какого черта мне настолько плохо? И он
Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? Мало, даже по человеческим меркам. Острые скулы, жесткая щетина и длинная царапина на виске, сухие чешуйки спекшейся крови и целая лужа свежей. От запаха этой крови меня мутит.
– Если хочешь, я включу его, - предлагает Тора.
– Тогда ты не будешь плакать.
– Я не плачу. Это так… в глаз попало.
Вытираю слезы.
– Так включить?
– Интересуется она, подбрасывая мячик вверх. Сине-красно-желтый шар на мгновенье зависает под потолком, потом послушно, медленно опускается в детские ладошки. Включить - это значит как внизу? Еще одна игрушка, только не для Торы, а для меня? Ну уж нет, Вальрик не заслужил такого.
– Сейчас получится иначе. Смотри, я поймала. Они плохо включались, потому что тогда я не умела ловить, а теперь поймала. Правда, оно немного поломалось, но потому что хрупкое.
«Оно» и вправду хрупкое. Белый клубок тумана на ладонях Торы.
– Когда выключился, улетело, - объясняет она.
– Держи. Думаю, если с этим включить, то будет как раньше. Или почти как раньше.
Теплый. Чуть вздрагивает в такт биению невидимого сердца. Страшно. Нити такие тонкие, и… шанс. Исправить, вернуть, переиграть.
– Давай, решай, - Тора дергает себя за косичку.
Решать за кого-то сложно.
– Или возвращайся, пока можно. Но лучше останься здесь, будем чай пить. С ним тебе не будет так скучно. Ну так что ты решила?
– Сделай мне дверь.
– Там не получится, если включить, то только здесь, - предупреждает Тора.
– Там оно улетит и насовсем.
– Хорошо. Сделай дверь. Пожалуйста.
Не было двери, был момент перехода, оставшийся в памяти резкой вспышкой света. И равнина, светло-серая, гладкая, точно залитая стеклом. Над редкими трещинами вился серый пух пепла, а обломанная с одного края луна скользила по стеклянным волнам.
Белая капля на ладони стремительно таяла. Пусть уходит, я не желала ему зла. Я просто хотела, чтобы у этого мира появился еще один шанс.
– Ты же понимаешь, что там, на базе, не было бы настоящей жизни? Еще одна тюрьма без надежды на побег. А тут… если есть душа, то должно быть место, куда она уходит. И если мир заслужил право на жизнь, то вы с ней непременно встретитесь.
До чего патетично. И до чего глупо разговаривать с куском тумана. Ласковая лапа Ветра взъерошила волосы. Нужно возвращаться. Если здесь есть куда вернуться.
Рубеус сидел на камне. Из восьми башен Хельмсдорфа уцелела лишь одна, выпиравшая из руин обломком гнилого зуба. Анке, стряхнув меня со спины, взобрался на развалины и, расправив крылья, заслонил черно-бархатное небо. Он какой-то иной, чем раньше.