Книга судьбы
Шрифт:
– Тюрьма есть тюрьма. Мне нелегко пришлось. Расскажите о себе. Как дети? Как мама?
По-видимому, большая часть писем до него не доходила. Я сказала, что мальчики здоровы, хорошо растут, оба среди первых учеников в своем классе – Сиамак в пятом, Масуд в первом. Спросил он и о моей работе. Я сказала, что ради него все ко мне добры и заботятся обо мне. Вдруг в его глазах что-то сверкнуло, и я поняла, что в эту тему лучше не углубляться. Под конец он задал вопрос об университете, и я честно призналась в своих сомнениях. Он рассмеялся:
– Помнишь, как ты мечтала получить аттестат? Но для тебя
Не к чему было объяснять, с каким трудом дадутся мне занятия в университете и сколько времени отнимут. Я ответила лишь:
– Непросто будет совместить учебу с работой, да еще и за детьми присматривать.
– Ты управишься, – сказал он. – Ты уже не та растерянная девочка, какой ты была лет десять или одиннадцать тому назад. Ты взрослая сильная женщина, для тебя нет невозможного. Я очень тобой горжусь.
– Правда? – со слезами на глазах переспросила я. – Ты уже больше не стыдишься такой жены?
– Когда же это я стыдился? Ты была мне хорошей женой, и с каждым днем ты становилась все более прекрасным и цельным человеком. Теперь ты – мечта для любого мужчины. Если б еще на тебе не висели я и дети.
– Не надо так говорить! Ты и дети – самое драгоценное, что у меня есть.
Как же мне хотелось обнять его, уронить голову ему на плечо и выплакаться. Но этот разговор вернул мне силы. Теперь я была готова ко всему.
Я записалась на несколько курсов в удобное для меня время и договорилась с госпожой Парвин и Фаати – они обещали присматривать за мальчиками. Супруг госпожи Парвин совсем разболелся, но она все же могла раз или два в неделю приходить к нам домой на вторую половину дня, а три вечера в неделю взяли на себя Фаати и Садег-хан. Фаати была на последних месяцах беременности, ей было бы трудно приезжать к нам на городском транспорте, поэтому я отдала машину Садег-хану, чтобы он либо привозил Фаати к нам домой, либо забирал к себе мальчиков, а также мог бы иногда прокатиться в кино или на пикник. Каждую свободную минуту я теперь тратила на учебу: паузы на работе, раннее утро, поздний вечер перед сном. Порой я так и засыпала, уткнувшись в свои книги. Мигрени, которыми я страдала с юности, сделались сильнее и чаще, но я не обращала внимания – принимала обезболивающее и делала свое дело дальше.
Круг моих дел включал теперь обязанности матери, домохозяйки, офисного работника, студентки, жены заключенного. И эту последнюю роль я тоже выполняла с величайшим тщанием. Все члены семьи участвовали в приготовлении различных блюд и сборе тех необходимых вещей, которые я носила Хамиду в тюрьму. Все готовилось любовно и бережно, чуть ли не с религиозным пылом.
Со временем я научилась распределять нагрузку и приспособилась к ней. Тогда-то я и поняла, что человек сам не знает своих сил и на что он способен. Мы постепенно приспосабливаемся к любому образу жизни, наш ритм подстраивается под количество дел. Я – бегун на дорожке жизни, и голос Хамида – “я тобой горжусь” – звучал в моих ушах не хуже аплодисментов зрителей на огромном стадионе: шаг упруг, силы не иссякают.
Однажды, просматривая вчерашнюю
Надо пойти на похороны. То была единственная возможность повидаться с Парванэ. Где бы она ни жила, попрощаться с отцом она непременно приедет.
Входя в мечеть, я почувствовала, как даже ладони у меня взмокли от волнения. Я высматривала Парванэ в ряду, отведенном для родственников, и не находила. Неужели не приехала? И тут довольно полная дама – светлый локон выбился из-под черного кружевного платка – подняла голову, и наши взгляды встретились. То была Парванэ. Как же она так изменилась за каких-нибудь двенадцать-тринадцать лет? Она бросилась мне на шею, и мы проплакали до конца церемонии, не обменявшись ни словом. К чему говорить: она оплакивала умершего отца, я – все муки, пережитые за эти годы. После похорон Парванэ зазвала меня к себе домой. Когда все разошлись, мы уселись напротив друг друга. С чего начать? Теперь, вблизи, я видела, что это все та же Парванэ, только вес набрала и волосы высветлила. Круги под глазами, отекшее лицо – это от слез, пролитых за последние дни.
– Масум! – заговорила она первой. – Счастлива ли ты?
Вопрос захватил меня врасплох. Я не знала, что ответить. Молчание затянулось. Печально покачав головой, Парванэ сказала:
– О, дорогая! Ничего хорошего?
– Не хотелось бы быть неблагодарной, – ответила я. – Что значит счастье – этого я не знаю! Но хорошего в моей жизни немало. Двое детей, два здоровых мальчика. И мой муж – честный человек, пусть сейчас он и не с нами. Я работаю, я учусь… Помнишь, как я мечтала учиться? Аттестат я получила уже довольно давно. А теперь в университете занимаюсь персидской литературой.
– Правда? Замечательно! Какая же ты упорная! Конечно, ты всегда училась на отлично, но я не думала, что ты сможешь поступить в университет после того, как вышла замуж и обзавелась детьми. Как удачно, что твой муж тебе не запрещает.
– Напротив, он всегда меня в этом поощрял.
– Замечательно! Он мудрый человек. Надо бы мне с ним познакомиться.
– Если будет на то воля Аллаха – лет через десять-пятнадцать.
– Как это? Почему так долго? А где он сейчас?
– В тюрьме.
– Накажи меня Аллах! Что он натворил?
– Он – политзаключенный.
– В самом деле? В Германии много иранцев, членов Конфедерации и прочих из оппозиции, от них я слышала о политических процессах. Значит, твой муж из их числа! Говорят, их пытают в тюрьмах. Это правда?
– Мне он ничего не рассказывал, но я не раз отстирывала с его одежды кровь. Недавно свидания вновь были прекращены, и я не знаю, что с ним делают.
– Кто же тебя содержит?