Книга теней
Шрифт:
ГЛАВА 8Судилище
Видимо, перед тем как я подошла к двери, за ней разразилась настоящая буря страстей, чем объяснялось то, что я услышала громкие голоса. Один из находившихся в библиотеке мужчин, однако, пытался восстановить порядок. По негромкому его голосу, очень оживленному, но вместе с тем важному и даже, пожалуй, напыщенному, я заключила, что его обладатель занимает достаточно видное положение. Возможно, священнослужитель высокого ранга: все затихали, когда он говорил; такие наведывались в С*** не часто. Кто же он такой? Прильнув к двери, я попыталась разобрать слова, которые тот произносил медленно, со значением, и, к удивлению своему, заметила, что речь
Сколько, интересно знать, людей в ней находится? Ведь помещение совсем небольшое; собственно, там всего-то три окна, большой стол, несколько стульев и совсем немного книг — ведь не прикажете же считать книгами никем еще, кажется, не прочитанные тома, содержащие историю нашего ордена. Я догадывалась, что многие из тех, кто собрался в малой библиотеке вместе с воспитанницами и монахинями, пришли из деревни вместе с месье мэром; ясно, что за ними послали несколько часов назад. Но как им удалось попасть в монастырь так, что я этого не услышала? Возможно, они пробирались задворками по тропинке, что ведет к нам из деревни через поля, минуя дорогу, на которой меня видели в последний раз. А может, они поднялись в библиотеку из церкви, пока я пряталась в погребе или хозяйничала в дормитории — мылась и наряжалась. Мне даже пришла в голову мысль, что монахини и воспитанницы вовсе не пошли в церковь, а звон Ангелуса, который я слышала, являлся сигналом, чтобы идти сюда. Как бы там ни было, они здесь собрались. Невероятно: в монастыре мужчины! По их голосам (а также, кстати, и по женским, многие из которых я узнала) чувствовалось, что говорившие придавали особое значение происходящему, причем все вопросы — вне зависимости от того, что за нотки слышались в интонациях взявших слово, истерические или каверзные, — задавались ровным и бесстрастным тоном. То был суд, а может, и трибунал.
Но кого же судят на нем? Перонетту? Разве она здесь? Мать Марию?.. Меня? При этой мысли я едва не метнулась в сторону спасительной лестницы, но спохватилась, решив узнать все до конца, ибо предположила — и вполне справедливо, — что от услышанного будет зависеть моя дальнейшая судьба.
Там, где дверные филенки рассохлись, образовалась щель, и я могла видеть небольшую часть комнаты, но ничего толком не разглядела. Так, лишь мелькание человеческих фигур; их было много, очень много. Я пристраивалась так и эдак, привставала на цыпочки, ерзала то влево, то вправо. И все равно слух позволил мне получить гораздо больше сведений, чем зрение.
Я подошла к двери так близко, что обнаружить меня ничего не стоило. Как большинство дверей в С***, эта была сколочена из толстых дубовых досок и окована железом. Я так и приклеилась к ней. Малуэнда села у моих ног и замерла, будто старалась, как и я, не пропустить ни слова.
Кто-то задал вопрос. Но его я как следует не расслышала… что-то о «князе мира сего», о каком-то скрепленном чем-то договоре… После недолгой паузы я услышала чей-то дрожащий голос…
Мать Мария! Так вот, значит, кого судят! Ах, как я ей сочувствовала. Чего бы я только не сделала, чтобы помочь ей в беде, спасти.
А затем я опять услышала, как она снова произнесла мое имя.
Ответ ее я расслышала куда лучше, поскольку она находилась недалеко от двери и нас разделяло каких-нибудь шагов пять. По ее растерянному голосу я сразу поняла, что она потерпела поражение, причем сокрушительное.
Мать Мария повторила мое имя, когда мэр еще раз задал прежний вопрос, который я теперь хорошо расслышала.
А заварила, оказывается, я. Так сказала мать Мария-дез-Анжес. Это с меня все началось.
Я прижала руку ко рту и отпрянула от двери. Малуэнда зашевелилась и, выпустив острые когти, запустила их в кружевную оборку моего платья.
Как это нелепо — утверждать, что я могу кого-то растлить! Да в то время я ничего не знала не то что о растлении, а вообще о… о том, о чем не говорят вслух. Мне были совершенно чужды какие-либо уловки, я была бесхитростной и простодушной. Правда, «млеко мечты»… но тут ничего от меня не зависело, все происходило как бы против моей воли. Очнувшись от ночных грез, я забывала все, что узнавала в них о своем теле; я ничего не ведала ни о том, что ему нужно, ни как это делается, ни как что называется. Если бы вы спросили меня о мистическом богословии, о законодательстве времен Траяна, если бы мне велели просклонять любые существительные в любом из языков, мне известных, — тогда другое дело, но я клятвенно заверяю, что ничего не знала ни о том, как удовлетворяют свою страсть, ни о любовных отношениях, ни тем паче о растлении.
Затем я расслышала, как мэр спросил, куда уехала Перонетта, — стало быть, она все-таки улизнула, — но мать Мария поклялась, что ничего не знала о планах племянницы: Перонетта сама запрягла лошадей и одна осуществила побег.
В это никто не поверил. Даже я поняла, что мать Мария лжет; племянница так околдовала ее, что она сделала бы для нее все, что угодно. Пуще других, разумеется, на нее набросилась сестра Клер де Сазильи.
— Лгунья! — крикнула она. — А как ты объяснишь ее отсутствие в то время, когда ее разыскивал чуть ли не весь орден? Где она скрывалась? Ты прятала ее до той поры, пока она не смогла спуститься в конюшню, где стояли твое роскошное ландо и обе лошади, а кроме того…
— Я не знаю… — пролепетала мать Мария.
— Отвечай! — потребовала сестра Клер, да так громко, что ее крик заглушил слова самого мэра, намеревавшегося что-то сказать. — Не смей лгать перед лицом Господа!
— Я не знаю! — ответила мать Мария; ей пришлось еще много раз повторить эти слова в ходе учиненного ей допроса. — Сама подумай, сестра: отчего бы моей племяннице не проявить достаточно смекалки, чтобы ускользнуть и от тебя, и от расставленных тобою сетей?!
Сестра Клер предпочла не отвечать на этот вопрос и вместо этого обратилась к мэру, потому что сочла подобную тактику более многообещающей.
— Почему вы не заставите замолчать обвиняемую, месье мэр? — спросила она.
Однако мать Мария поспешила продолжить.
— Но тогда почему, — обратилась она к сестре Клер, — почему я не уехала с нею? Что мешало мне сесть вместе с нею в ландо и уехать, если я знала ее планы, ведь о твоих я была осведомлена заблаговременно, слышишь, безбожница и самозванка… — Но тут голос ее дрогнул, обломился, как тонкая льдинка, и мать Мария неуверенно добавила: — Она бросила меня. — То было горестное признание.
— Ага, — бухнула, точно в колокол, ключница, — ты сама это признала; ты призналась, что обвиняемая действительно сбежала, ускользнув от наказания.
— Нет! — воскликнула мать Мария. — Она действительно уехала, но у нее не было причины «бежать». — Затем мать Мария обратилась к мэру как представителю закона: — Позвольте напомнить, месье мэр, что ни надо мною, ни над моей племянницей не тяготеет обвинение в нарушении какого-либо закона.
— Ведьма! — раздался в ответ вопль, который подхватили многие из присутствующих. Мэр же отметил, что раз Сатана формальностей не соблюдает, то и солдатам Христа делать это незачем. Другие полностью с ним согласились.