Книга Тьмы (сборник)
Шрифт:
Валерий закидывает рюкзак повыше, спиной пятясь на авансцену. Ярко-красный рюкзак с белой надписью «Marlboro» собирает на себя внимание, мешая отвести взгляд. Цыгане как приклеенные движутся следом. Галдят дети. Поверх гомона, из турели малых колонок, размещенных высоко, у самых падуг, медленно возникает знакомая по фильму «Табор уходит в небо» мелодия. «Я умираю, мама» в исполнении Тахира Боброва.
Остро вспыхивает, захлебываясь, соло гитары, чуть позже — плачущий голос.
1-й цыган. Разойдемся, да?
Валерий. Пусть гадает! Я ей ручку позолочу!
2-й цыган (монотонно, без интонаций). Хочешь, денег дам? Хочешь? Денег…
Старуха. Катька дура! Дура! Слепая дура…
Валерий (близясь
Старуха. Ой дура… ведь видела же!..
Валерий. Что?!
Гаснет рампа. Левый выносной прожектор берет в круг двоих: Валерия и 1-го цыгана. Остальные люди становятся безликой массой. Из кулис добавляются статисты, растворяются во тьме, наполняя пространство дыханием.
Издалека плачет скрипка.
В зале, у боковой двери, тускло светится оранжевый плафон с надписью «Аварийный выход».
1-й цыган. Отпусти девку…
Валерий (скидывает рюкзак к ногам, долго хохочет). Я что, держу? Держу?! Я?!
1-й цыган. Отпусти… Возьми меня.
Валерий. Спляши, кудрявый! Спляши мне! Тогда отпущу! Все пляшите! Все!!!
Мелодия плавно переходит в плясовую. Тонкие, резкие лучи «пистолетов», затененных цветными фильтрами, шарят по толпе. В их мелькании люди начинают двигаться: топают, шевелят руками. В такт музыке — нервно, зло — кричит младенец на руках танцующей Катьки. Толпа статистов пляшет: со скучной неистовостью. Калейдоскоп бликов, взмахов, жестов. Языками пламени бьются алые рубахи, создавая иллюзию адского костра. Стихия пляски постепенно захватывает всю сцену, кроме оазиса неподвижности вокруг Валерия. Он напоминает гвоздь в кипятке.
Кое-кто из танцоров падает, продолжая дергаться на полу.
1-й цыган — растерзанный, хромающий — не прекращая пляски, как заведенный, вырывается из общей массы. Падает на колени. Вздрагивая от навязанного ритма, ползет к Валерию.
В музыке возникают жесткие, металлические диссонансы.
1-й цыган. П-пусти… пусти-и-и!..
Валерий смеется и начинает бить цыгана ногами.
Один за другим гаснут «пистолеты». Остается один: густо-красный.
8
— Что? Что случилось?
— Да цыганва, м-мать их… Пацана одного на бабки поставить хотели. Набежали, с-саранча: дай, погадаю! Позолоти ручку! А пацан, блин, крутой…
— Так им и надо! Кто б всю ихнюю породу…
— Та вы, товарышу сержант, спизнылысь! Усе, гаплык…
Я обернулся уже у самого входа в метро. Рюкзак, подхваченный наспех, немилосердно оттягивал левое плечо. На мосту расходились люди, Бурсацкий спуск выглядел тихим и ленивым, словно объевшийся кроликами удав. На ступеньках Академии культуры толстоногие студентки громко обсуждали какую-то «лярву Светку». Никто не гнался за мной. Никто меня не преследовал. А мне по-прежнему хотелось бежать.
На станции царила прохлада.
Поезд пришел сразу.
Выйдя на Пушкинской, я взял пива в окошке кафе «Тайфун» и присел за крайний столик. Спокойно, Валера. Спокойно. Самое удивительное, что подобные уговоры оказались нужны, как мертвому припарки. Я чувствовал себя вполне спокойно, и это было чудней всего. Тогда, скандаля в столовой с Наташкой, я вообще не заметил странного надлома сознания. Прошло мимо, вскользь; выпало из памяти, едва успев туда нырнуть. А сейчас я помнил все.
Сцену.
Прожектора.
Тщательно поставленную пляску. Сколько ж на нее репетиций угробили?..
И себя помнил. Не на сцене. Нет. В зале. Пятый ряд, третье место направо от прохода. Премьера, наверное, — полный аншлаг, яблоку некуда упасть. Плечи соседей, мощный, коротко стриженный затылок впереди. Тетка-капельдинер притулилась сбоку, на табурете, под «Аварийным выходом» — смотрит, затаив дыхание. И я смотрю. И все смотрят. А на сцене…
Нет, не я.
Не-Я, Тот-Кто-На-Сцене.
Пиво
В душе пивной пеной вместо страха или возбуждения оседало разочарование.
Катарсис не состоялся.
— У вас прикурить не найдется?
— Найдется.
Вместо спичек рука нашарила теплый-теплый, почти горячий шарик. Резной. Вынув наследство, я поднес его к глазам. Так… Эту штуку я с собой на базар не брал. Она лежала дома, в вазочке. Эту штуку. Не брал. Я. Черт возьми, я хотел, я искренне желал испугаться — и не мог! Не получалось. Зритель не может пугаться. Зритель всегда в безопасности. Шар-в-шаре, и в шаре, и в шарике… Теряясь в тончайшей, ювелирно точной резьбе, за глубиной костяных граней тускло блестела звездочка. Или глаз. Или еще что — не разобрать. Густо-красная, похожая на каплю томатного сока. Кажется, раньше она была бордовой. Или сиреневой.
Забыл.
— Вам плохо?
— Мне? Нет… извините…
Домой я пошел дворами. Долго стоял у помойки, привлекая внимание кучки насторожившихся бомжей. При виде рюкзака и прилично одетого человека, бывшего слегка не в себе, они сделали стойку, часто-часто дыша перегаром. Как выяснилось, зря.
Человек вынул дурацкий шарик. Повертел в пальцах.
Сунул обратно в карман.
Исчез за гаражами.
9
Самый стабильный заработок дают самые идиотские проекты. У доброго боженьки все в порядке с чувством юмора. Зато у меня — не очень. Я уже давно не улыбаюсь, видя в школьных фойе, рядом с объявлением о родительском собрании и рекламой курсов рукопашного боя, афишу «Голубой волшебник газ». Внизу, под «Автор-исполнитель В. Смоляков», набрано красным курсивом «Явка младших классов обязательна». Вот с воплями и гиканьем в актовый зал набивается малышня, по бокам озабоченным конвоем выстраиваются учителя, и я, любимый, варварски подыгрывая себе на гитаре, пою с эстрадки на мотив приснопамятных «Утят»:
— Голубой волшебник газ Есть у вас и есть у нас, Есть у вас и есть у нас Волшебник газ!..А потом на скорбном примере двух мышей-рэкетиров и одного кота Леопольда излагаю популярно, как пользоваться плитой и колонкой. Куда звонить по номеру «04». В каких случаях. С шуточками-прибауточками. С моралитэ, достойными Стивена Кинга: «Маленькая девочка услышала запах газа, но не сказала об этом маме. И вот темной-темной ночью…»
— В доме восемь дробь шестнадцать Кот живет, Этот кот утечки газа Не дает…