Книга встреч

Бакулин Алексей Анатольевич

— А вам не кажется, что быть злым, неряшливым, грубым и т. д. — легче, чем быть добрым, благообразным, благородным? Не иметь культуры легче, чем иметь её. А ведь человек всегда выбирает путь наименьшего сопротивления…

— Но выбор у него всё-таки есть! Известна притча о Сократе, который шёл однажды со своими учениками через рыночную площадь, а навстречу им попалась женщина лёгкого поведения. Она сказала Сократу: «Вот ты их учишь чему-то, тянешь за собой, а я сделаю так, — поманила пальцем, — и они за мной пойдут, и бросят тебя». Ученики возмутились, но Сократ сказал: «Она права, под гору идти легче и приятней. А я веду вас в гору — это путь тяжёлый, но в том-то и дело, что вы можете выбирать свой путь сами». Не случайно на русских иконах часто можно видеть горки — символы духовного восхождения. «Горе имеем сердца». У каждого в сердце есть потребность духовного восхождения — хотя бы потому, что скучно всё время катиться под гору. Душа, как и мышцы, требует работы. Я это вижу по своим студентам. Казалось бы, весь современный,

цивилизованный в кавычках мир, весь ад, все его силы брошены на них. Сколько приманок расставлено повсюду! Когда вечером произносишь: «Посреде хожду сетей многих», — то слова эти представляются буквально точными. И начинается отталкивание от зла, — может быть, инстинктивное, — появляется некоторого рода иммунитет. И вообще молодому человеку слишком лёгкий путь скучен: возникает потребность настоящих трудностей. Обратите внимание: сейчас у человека возникает всё большая жажда настоящего. Мы хотим пить настоящую воду, есть настоящий, а не резиновый хлеб, мы хотим настоящей любви, а не партнёрства в любовном бизнесе. Человек жаждет и настоящего себя. И настоящих отношений с Богом. История ещё не кончена, — русская история в том числе. Да, у нас впереди очень большие испытания, но, может быть, эти испытания и отрезвят нас, заставят опомниться, пойти по Богом указанному пути. Это тоже возможно, тут нет ничего невероятного. Так бывало, и я верю, что так будет впредь.

* * *

Взаимоотношение культуры и религии — вопрос, скажем мягко, — не простой. В своё время — в эпоху Руси Православной, России Церковной — он не был решён, как не были решены и многие другие вопросы взаимоотношения Церкви и развивающегося общества. Для меня очевидно, что именно эта невписанность Церкви в меняющийся мир и послужила одной из причин страшного наступления антихристианских сил. Церковь земная хотела жить так, словно Средние века ещё не кончились — и не кончатся никогда. Страшно, что и ныне многие из нас простодушно верят, что достаточно всем мужчинам отрастить бороду в стиле рюсс, а женщинам повязать платочки — и все неразрешимые вопросы разом разрешатся.

Ныне каждый сам для себя решает, как совместить свою веру с жёсткими (точнее — жестокими) законами современности, как не пойти на уступки в главном, и как отличить главное от второстепенного — от того, что может и должно быть изменено.

2. БЕЗ СТРАДАНИЙ ЖИЗНЬ НИЧТОЖНА

— Я с ранней юности считала, что быть актером — это счастье. Я тогда работала в Саратовском театре, и для меня не было других радостей, как только репетиции, распределение ролей, спектакли… Все это было так интересно, так здорово! — рассказывает Наталья Сергеевна Конькова, петербургская актриса, двадцать семь лет проработавшая в Ленконцерте, мать двоих детей, православный, глубоко верующий человек.

— Надо сказать, бездумная у меня была молодость. Я не понимала тогда ни значения актерской профессии, ни ответственности за душу зрителя, — а ведь любой актер эту ответственность несет в полной мере! И только приехав в Ленинград и много лет проработав актером «разговорного жанра» — я читала со сцены русскую классику и лучшие произведения современных авторов, — я начала понимать, что актер — это в первую очередь просветитель. Я уверилась в том, что актер — профессия поистине великая. Он несет со сцены слово, и либо поднимает зрительскую душу почти до небесных высот, либо низвергает ее в тартарары… Талант — дар Божий; вопрос — как распорядиться им… Дар этот — подлинно велик, и обладать им — значит нести огромную ответственность перед Господом.

— Расскажите, пожалуйста, когда вы впервые оценили всю тяжесть этой ответственности?

— С юности мне очень нравился Лермонтов, особенно его «Демон»… И долго жило в моей душе желание сделать чтецкий спектакль по «Демону». Вот однажды — а было это еще до моего воцерковления — я решила, что пришло время. Достала томик Лермонтова, раскрыла и прочла первую строчку: «Печальный демон, дух изгнанья»… И остановилась, начала, по своему обыкновению, примерять прочитанное на себя: самое себя представлять этим «духом изгнанья». И таким страшным, ледяным одиночеством дохнуло мне в душу, таким нечеловеческим страданием, что я испугалась. Испугалась и сразу отложила книгу: не мне испытывать те чувства, что пережил этот… это… существо… Нет, такое не для меня! И вот что я еще подумала: а как же Лермонтов? Как же он написал это — когда? — в четырнадцать лет! Что должен был испытать, что пережить этот малыш?..

— Да, удивительно! Как-то я никогда об этом не задумывался…

— …Представьте себе, через какую боль прошла душа этого мальчика!.. Ну, да ладно: на том моя затея с чтением «Демона» и закончилась. Но была и другая история, которая завершилась несколько иначе… Я всегда восхищалась творчеством Чингиза Айтматова. Прочла в свое время его «Буранный полустанок» — это была модная книга в конце 70-х годов… Ну, и решила прочесть со сцены самый эффектный эпизод из этого романа: легенду о манкуртах. Если вы ее забыли, напомню: в древности завоеватели-чжурчжени с помощью страшной пытки лишали

своих пленных воли и разума, а затем превращали их в послушных роботов-убийц, в манкуртов, как это называется в романе. Одного такого манкурта разыскала его мать и попыталась вновь вернуть ему человеческую душу, но ничего не вышло из этой попытки: манкурт не узнал мать, не понял, что она хочет его спасти и в конце концов убил ее. Начала я репетировать эту легенду… Нет слов: она меня волновала до глубины души. Сначала я просто не могла читать: слезы лились неудержимо. Режиссер терпеливо ждал, пока это первое волнение пройдет, и только когда я смогла прочесть ее от начала до конца более или менее спокойно, начал настоящие репетиции… Я уже говорила: всякий текст, с которым мне приходится работать, я пропускаю через свою жизнь, свои обстоятельства: только так я могу сжиться со своими героями, почувствовать их живыми людьми и себя почувствовать в их коже… Так и тут: на месте несчастной матери я представляла себя, а на месте манкурта… На месте манкурта я представляла своего сына. И вышел спектакль, и даже получила я за него какую-то премию… А потом началось страшное. Мой сын тяжело заболел. Заболел духовно: у него, скажем так, начался распад человеческой личности. Это было жутко, это было внезапно, и это так совпадало с моей айтматовской работой, что меня не покидало ощущение: я сама втянула моего сына в этот кошмар! Я и сейчас так считаю. Сколько мне всего пришлось пережить, пока это мрак начал рассеиваться, сколько было слез и молитв материнских… Не буду об этом говорить: слишком больно. Случилось бы это, если бы я не взялась за спектакль по Айтматову? Не знаю. Правда, не знаю. Но в душе я убеждена: связь между спектаклем и болезнью сына была. Я слишком отождествила себя с героиней легенды. Я не должна была этого делать.

— Так, значит, есть какие-то особые «демоны лицедейства», которые подстерегают актера в его работе?

— Их три: плохой текст, плохая трактовка и плохая игра. Вот «театральные демоны», вот актерские грехи. Текст должен отбираться с огромной осторожностью. Нужно по возможности просчитать, чем они отзовутся в душах людских, и нужно помнить, что при неверном выборе первый удар придется по нам же — по актерам. Я всегда старалась работать с русской классикой, а из современных авторов очень люблю Шукшина, Распутина, Астафьева, Белова и всю эту плеяду наших великих «деревенщиков». Вот литература, которая поднимает душу — и у актера, и у зрителя. Читать их со сцены — это значит совершать очень полезную и благодарную работу по исправлению человеческих сердец. А как я любила спектакль по «Старосветским помещикам» Гоголя! Проза такая неторопливая, даже тягучая, но Гоголь настолько глубок, что в нем каждый раз находишь все новые и новые черты, новые грани, и работать с его текстами — занятие захватывающее! «Старосветские помещики» — это такой гимн любви и в то же время глубочайшее исследование семейной жизни, семейного счастья. Сейчас, играя в театре «Комедианты», я снова встретилась с Гоголем — в пьесе «Женитьба», — и как я благодарна этому театру за такую встречу! Гоголь — необъятен.

Но, с другой стороны, нужно понимать, что текст в театре — дело вторичное. Важна трактовка этого текста. Ведь можно и «Преступление и наказание» поставить в виде мюзикла! А что, вы не знаете подобных случаев?

И третье — игра. Либо актер что-то зрителю дает, либо отнимает. Чем духовно богаче исполнитель, тем больше он может дать: выходит, актер ответственен перед зрителем за свою душу. И поэтому самое страшное для меня — это плохое слово, плохой режиссер и плохой актер… Слияние этих трех вещей и порождает тот демонизм, которым питаются современные зрители.

— Сейчас любят говорить, что актер — это профессия не для мужчин, что актерский образ жизни губит в душе мужские качества. Что вы, как женщина, об этом думаете?

— Я думаю, что это чушь. Совершенная чушь. Возьмите, к примеру, Армена Джигарханяна, который во всех своих фильмах и спектаклях — истинный мужчина. В нем всегда ощущается настоящее мужское начало. Нет, оставаться мужчиной, имея профессию актера, — это и возможно, и более того — необходимо. Как ты сыграешь Шекспира, не обладая мужской душой, не понимая истинных мужских страданий? Нет, я с этим не согласна! Сейчас как-то все переворачивается… Я, наверное, уже старый человек, потому что какие-то вещи не понимаю намертво: мужскую инфантильность, например. Женщина, чувствуя ее, пытается вырваться на первые роли, забыв о семье, о детях… И я-то сама, каюсь: за всеми своими спектаклями, гастролями упустила много в своих детях, и приходилось мне наверстывать упущенное, уже когда они стали взрослыми…

— Тогда, может быть, сказать наоборот: актерство — это не женская профессия, раз она вырывает женщину из семейной колеи?

— Нет, почему вырывает? Нет, женщина должна держаться за свою профессию, ей, наверное, нельзя быть только домохозяйкой. Но по крайней мере частицу себя дому отдавать надо. Женское начало в семье — это великое дело. Я вспоминаю о женщинах, которые сейчас начали заниматься бизнесом… Я тоже пыталась это делать. Ничего у меня не получилось. Ничего, совершенно. Мы открыли свое кафе… Но вот приходит к тебе человек, которого надо накормить, а ты знаешь, что у него нет денег. Как быть? И говорить нечего: конечно, мы его кормили. Рядом с нами был центр реабилитации слепых, и время от времени его пациенты к нам заглядывали… Естественно, мы брали с них какой-то минимум, и, естественно, с такой политикой мы вскоре разорились вчистую…