Книга японских обыкновений
Шрифт:
Европейцам, живущим в Японии, еще памятен наделавший в свое время столько шума случай, имевший место на официальном обеде у представителя Англии, посланника лорда Эльджина, данном им уполномоченным японского императора.
Когда уполномоченные микадо до окончания обеда, перед отъездом домой, начали вдруг торопливо завертывать в бумажки оставшиеся у них на тарелках объедки ветчины, колбасы и пирожных и класть их в рукава, имея в виду показать дома, чем их угощали у английского лорда, — то последний и вся его свита были так поражены этим небывалым инцидентом, что даже, говорят, забыли проводить их до порога дверей, чем нанесли тяжкую обиду
После, говорят, лорду дали даже понять, что он не только не должен был обнаруживать своего удивления по поводу «вполне нормального» и «обыкновенного» поступка японских вельмож, — но, наоборот, по японскому этикету, ему следовало бы даже выразить крайнее удовольствие, что его трапезе делают подобную честь и постараться навязать своим гостям еще кое-что из тех блюд, которых они не успели с собой захватить.
Далеко уже минуло за полночь, когда гости, значительно повеселевшие от обильных возлияний саке, начали расходиться так же церемонно, как и пришли.
* * *
На самом почти носу парохода я застал любопытную группу. В центре ее стояли два японца и русский матросик, ведшие очень оживленную беседу. Вокруг них почти вплотную стояло с десяток матросов, с любопытством глядевших на тщедушного японца, очень равнодушно относившегося к окружавшему его всеобщему вниманию. Его собеседник — матрос оживленно объяснял ему что-то, по временам обнажая свою спину и руки. В руках у японца находился большой лист японской бумаги с какими-то странными рисунками, фигурами, виньетками и изображениями самых разнообразных цветов.
Это был, оказалось, татуировщик.
На всех приходящих в туземные порты судах можно видеть фигуру пожилого японца в больших, круглых и толстых очках с маленьким ящичком под мышкою. Не успеет пароход бросить якорь, как этот человек уже входит на палубу судна и своими зоркими, рысьими глазами высматривает себе жертву из среды заморских гостей. Но и заморские гости уже знают его и угадывают по этой стереотипной фигуре, кого перед собой они видят, и не заставляют его долго ждать. Тотчас же около него образуется группа, и весьма часто находятся охотники, готовые подвергнуть себя татуировке. По имеющемуся у него прейскуранту и альбому рисунков вы можете выбрать любой рисунок в любую цену (обыкновенно это стоит от одного до трех долларов); и он тут же, не сходя с места, принимается за работу.
Обычай татуироваться сильно распространен среди европейских и американских моряков посещающих Японский архипелаг, и нет почти ни одного из них, который уехал бы из Нагасаки, не увезши у себя на шее, груди, спине или руке неизгладимого и на веки не смываемого знака пребывания в Японии. Излюбленным предметом изображения является дракон в самых разнообразных видах и формах: то он, начинаясь у шеи, идет, извиваясь, по всей спине и переходит затем на грудь, то он идет от плеча по руке, обвивая всю руку до кисти, то он — на обеих руках и т. д.
Татуировщик работает быстро, аккуратно и смело. Когда вы избрали себе в его прейскуранте по вкусу рисунок (все они — обыкновенно цветные с заметным преобладанием голубого, синего и красного цвета), то мастер-японец особым карандашиком рисует его на указанном вами месте, производя эту работу от руки и на глаз с поразительною верностью и точностью. Затем он набрасывает фон, глядя по вашему вкусу и содержанию рисунка. Для этого у него существует
Я уже упоминал выше о том, что между татуировщиком и русским матросом происходили оживленные пререкания. Поводом к ним послужило предложение матроса, Он был еще впервые в Японии и, видимо, относился ко всему с недоверием. Вместе с тем, у него было страстное желание татуировать себя возможно эффектнее и замысловатее, чтобы не ударить лицом в грязь перед своими товарищами, давно уже прошедшими этот обязательный для всякого приезжего матроса искусство, его немного пугала предстоящая операция, сопровождающаяся жестокой болью, вызываемой впивающимися в тело иголками.
Волнуемый противоположными чувствами матросик нашел, наконец, блистательный выход из своего затруднительного положения. Сбегав наскоро в кубрик, он принес оттуда грязную тряпицу, из которой осторожно и бережно начал вынимать какую-то вещь. Отложив в сторону тряпки, он вынул, наконец, небольшую фотографическую карточку, полученную им от своей жены перед отходом в дальнее плавание, с торжеством поднес ее к носу японца. Он втайне лелеял надежду, что японец отступит перед предстоящей ему задачей нарисовать у него на руке изображение жены, и этим путем он получит возможность уклониться от изображения у себя на теле дракона, которого он в глубине души немного страшился. Как бы в свое оправдание матросик неопределенно промолвил, имея, очевидно, в виду своих товарищей, начнавших уже подтрунивать над своим трусливым сослуживцем:
— Ни, це вже лучше! А то як прыиду до дому — то жинка як побаче оту чортяку, — указал он на дракона. — то безприминно втече; та, може, й громада ни прыйме: скажуть — «сам чортякой зробывся, як з нечыстым связався»! [119]
Но его надежды не оправдались: японец повертел в руках карточку, посмотрел на нее со всех сторон и спокойно, как будто собираясь делать самое обыкновенное дело, сказал, обращаясь к солдатику:
— Отна толлара! [120]
Отступать было поздно, и бедный матросик скрепя сердце покорился судьбе. В какие-нибудь четверть часа японец, попросив своего товарища подержать руку матроса, нарисовал на ней, выше кисти, точную копию снимка; он работал всего одной рукой, так как из другой не выпускал карточки, но верность рисунка была поразительна: такова твердость руки и меткость глаза у этих бродячих художников.
Покончив с этими предварительными приготовлениями, он с помощью своих бесчисленных иголок и красок, уже указанным способом, приступил к самой татуировке. Матрос сильно страдал, но не показывал и вида слабости. Прошло не более часа, как вся работа была окончена, и на руке у матроса рельефно выглядел еще свежий рисунок — фотографический снимок матросской жены. Место, подвергшееся операции, несколько вздулось, припухло и покраснело от уколов, но спустя два-три дня от этого не будет и следа.