Книга запретных наслаждений
Шрифт:
Улица была пустынна, слышался только плеск воды, со всех сторон окружавшей город. Иоганну приходилось двигаться бесшумно, чтобы Костер не заметил погони. Один за другим аббат и его ученик пересекли по диагонали рыночную площадь, прошли по мосту через канал, покружились по узким проулкам, и вот наконец запыхавшийся Костер достиг своей цели. Радость Иоганна от обнаружения тайника сменилась изумлением, когда он увидел, в какое здание так торопился проникнуть голландский гравер.
19
Судьи в молчании внимали словам обвинителя. Писец Ульрих Гельмаспергер тоже ловил каждое слово безжалостного Зигфрида из Магунции, который продолжал вещать пламенно и остро. Слушая язвительную речь прокурора, обвиняемые уже не надеялись выйти живыми из этого процесса.
Блуждая по закоулкам памяти, Гутенберг заново переживал свое пребывание в Голландии. Его тогда сильно удивила немногочисленность женского населения. На улицах,
Hofjeпредставляли особый уклад жизни, давно укоренившийся в Харлеме. Как правило, это было большое, подковообразное в плане здание, опоясывавшее парк с цветами и деревьями; иногда такие парки по своей площади могли сравниться с небольшой рощей. Некоторые hofjeбыли окружены каналами и высокими крепкими стенами. Резные темно-синие двери были украшены фигуркой Богородицы под защитой маленького козырька. Но самое любопытное в этих местах заключалось не в архитектуре, а в их населении: то были настоящие городки, в которых жили только женщины. В отличие от монастырей в hofjeжили не монахини; здесь не существовало жесткой иерархии и церковной дисциплины, здесь не правила несгибаемая мать настоятельница. Да, женщины были религиозны, но принадлежали к миру, и организация жизни здесь основывалась больше на мирских, нежели на монастырских принципах. Такие общины, зародившиеся в двенадцатом веке в бельгийском Льеже, получили название «обители бегинок» — по имени их основателя Ламбера Ле Бега — и вскоре распространились по всем Нидерландам. Но нигде их не было так много, как в Харлеме. Здесь эти обители возникали как дома призрения, где находили пристанище вдовы, бедные женщины, те, что по разным причинам лишились крова или семьи, или просто те, что приходили, дабы учиться ремеслу или посвятить себя духовной жизни без монастырской строгости. В любом случае бегинки были вольны покинуть hofjeпо своему желанию и ни перед кем не держали отчета, если решали вступить в брак.
В отличие от монастырей, где женщины вели жизнь закрытую, если не сказать жертвенную (а порой доходило и до самобичевания), в hofjeжизнь была легкая, направленная из келий наружу, к чистому воздуху просторного сада. Работы были мирские, приятные — женщины учились и развивали свои ремесленные навыки в различных мастерских. Такие обители, как правило основанные богатыми меценатами, позже продолжали существовать за счет труда самих бегинок и поддержки властей. Когда Гутенберг приехал в Харлем, там было несколько десятков hofje,рассыпанных по всему городу. Приезжих эти светские монастыри изумляли и внушали им самые разнообразные фантазии, вдохновленные обычно слухами. Некоторые мужчины представляли себе hofjeнастоящими храмами разврата; поскольку те были окружены водой, многие сравнивали эти обители с мифическим островом Лесбос, где поэтесса Сафо воспевала свою страсть к женщинам. Распространению таких домыслов помогал тот любопытный и предосудительный для многих клириков факт, что бегинки, как и Сафо, были поэтессами, писательницами и любительницами чтения.
Наверное, самой знаменитой из бегинок являлась Гадевик из Антверпена, жившая в тринадцатом веке и оставившая обширное поэтическое наследие, письма и дневники своих духовных упражнений. К возмущению клириков, Гадевик писала не на латыни, языке Священной империи, но на родном, голландском, который почитался Церковью грубым языком. И больше того, многие из ее стихов были не просто светскими, но даже откровенно еретическими. Самое известное ее стихотворение «Любить любовь» представляло собой подлинное восхваление мирской плотской любви, ничего общего не имеющее с монашескими догматами, которые допускали любовь лишь к одному мужчине — Иисусу Христу. Вот отчего многие стихи этой бегинки были сожжены на кострах.
Этой участи не избежали и произведения Матильды Магдебургской, бегинки и поэтессы, чья книга «Свет, исходящий от Бога» [29] была запрещена Церковью. Инквизиторы не могли смириться с тем, что эти женщины, писательницы-мирянки, позволяют себе писать на земные темы или, что еще страшнее, писать о священном без предварительного церковного одобрения и отказываясь от последующего церковного истолкования. На самом деле эти премудрые мужи не могли потерпеть, что женщины-мирянки вообще что-то пишут и что они излагают свои еретические или, хуже того, религиозные мечтания на народных языках, таких как фламандский, нидерландский, французский и немецкий.
29
«Vliessende lieht miner gotheit», около 1250 года. — Прим.
Но кто из бегинок пострадал сильнее всех, приняв худшую из смертей, так это Маргарита Поретанская. Она написала чудесную книгу стихов «Зерцало простых душ»; [30] и книгу, и ее автора инквизиция отправила на костер. По приговору епископа Шалонского Маргарита была сожжена живой на Гревской площади 1 июня 1310 года.
Из-за долгой истории судов и предрассудков, тяготевшей над бегинками, многие путешественники, включая и самого Иоганна, давали волю своему воображению всякий раз, когда проходили мимо синих дверей hofje,этих крепостей, населенных исключительно женщинами. Гутенберг втайне лелеял мечту о своем триумфальном вторжении в такую обитель: стоит ему преодолеть стену, как орды отчаявшихся, алчущих секса женщин набросятся на него, мужчину, сорвут с него одежды и подарят такое наслаждение, которого доселе никто не испытывал. Именно поэтому молодой человек никак не мог прийти в себя, увидев, что Костер собирается проникнуть именно в это запретное место. Гутенберг совершенно позабыл о маленькой деревяшке с вырезанной на ней первой буквой алфавита; его мысли теперь приняли совершенно иное направление.
30
«Mirouer des simples ames anienties», 1305. — Прим. автора.
Спрятавшись за деревце бирючины на краю канала, он наблюдал, как старый монах поднимает с земли камешки и с интервалом в несколько секунд швыряет их на крышу одного из строений по ту сторону стены, — это было похоже на условный знак. Затем монах отошел на безопасное расстояние и замер. Тишина внутри женской крепости нарушилась стуком шагов, и вскоре изумленный Иоганн увидел на фоне полуоткрытой синей двери силуэт женщины, которая пропустила внутрь аббата из собора Синт-Бавокерк. Как же мог этот старец, почитаемый всем Харлемом, осмелиться проникнуть в убежище, которое, как предполагалось, надежно оберегает женщин от мужчин? А если на самом деле все наоборот и hofjeоберегают мужчин от женского любострастия? Так или иначе, какая связь существует между буковкой, которую он украл у монаха, и таинственными делами, творящимися за стенами этого запретного места? Гутенберг не собирался уходить, пока не получит ответа на все свои вопросы.
20
Пока обвинитель продолжал затянувшуюся речь, Гутенберг вспоминал о своем давнем вторжении в загадочную женскую обитель.
Тело его в ту минуту болело после падения с высоты, но молодой человек сказал себе: Господь в буквальном смысле воздвигает перед ним стены, чтобы испытать его силу. Гутенберг снова хотел карабкаться. Однако в отличие от его предыдущего подвига на сей раз ему пришлось бы залезать без помощи крепкого плюща: перед ним была высокая, совершенно гладкая стена. Иоганн огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы облегчить ему подъем. В канале прямо перед собой он увидел пришвартованную лодку. Недолго думая, Гутенберг ухватился за веревку и умелыми руками развязал узлы; ему не было никакого дела до того, что, оставшись без швартова, лодка медленно заскользила вниз по течению. С веревкой в руках Гутенберг снова метнулся к hofje,соорудил скользящую петлю и с ловкостью укротителя необъезженных жеребцов забросил ее на одну из башенок на стене. Любопытство Иоганна было столь велико, что он даже не задумывался о последствиях подобного безрассудства. Нарушение спокойствия в женской обители могло стоить молодому человеку жизни. Однако поведение Костера было чем-то вроде дозволения, которое отчасти распространялось и на него.
Дернув несколько раз, Гутенберг удостоверился, что веревка хорошо привязана и достаточно прочна, чтобы выдержать его вес. А потом намотал оставшийся конец на запястье, уперся ногами в стену и начал медленно подниматься. Добравшись до верха, Гутенберг заглянул на другую сторону и был поражен увиденным. Лунный свет озарял внутренний парк, белые цветы блестели, словно открытые глаза. Все здесь было так прекрасно, что напоминало рай на земле: в центре парка располагалось озерцо, на глади которого колыхались чудесные растения: цветущие кувшинки, водяные фиалки и лилии. Балконы и окна тоже были заставлены цветочными горшками. От дверей, украшенных разноцветными лентами, так и веяло гостеприимством. На многих крылечках перед комнатами бегинок Гутенберг увидел корзины с фруктами. Нежные женские руки прикоснулись здесь ко всему. В ночном ветерке Иоганн уловил аромат женских тел, который ни с чем не перепутаешь. Только теперь он осознал, какая пропасть отделяет hofjeот монастыря. Различие было абсолютным, кардинальным: белое и черное, свет и тьма, аромат и зловоние, добро и зло, здоровье и болезнь, непорочность и разврат, мужчина и женщина. И правда, подумал Иоганн, мужское присутствие тотчас нарушило бы хрупкую гармонию, которую могут создать только женщины.