Книги Бахмана
Шрифт:
Они прошли мимо каменистого луга. Пять коров стояли с унылым видом возле ободранной изгороди, смотрели на Идущих и задумчиво жевали жвачку. С фермерского двора выбежала собачка и пронзительно залаяла. Солдаты взялись за ружья, чтобы немедленно пристрелить собаку, если она помешает кому-либо из Идущих, но она только бегала взад-вперед вдоль обочины, обозначая голосом с безопасного расстояния границы своих владений и бросая чужакам вызов.
По мере приближения рассвета Гаррати впадал в транс. Он не отрываясь наблюдал за тем, как светлеют небо и земля. Он видел, как белая
Послышался сонный птичий щебет. Они проходили теперь мимо другой фермы; бородатый мужчина отставил тележку, где лежали мотыги, грабли и мешки с семенами, и помахал Идущим.
Из тенистого леса доносилось хриплое карканье вороны. Первые лучи коснулись щек Гаррати, и он обрадовался теплу, улыбнулся и громко крикнул, что ему нужна фляга.
Макврайс неловко повернул голову, как собака, которую разбудили как раз в ту секунду, когда ей снилось, как она гоняет кошек, и огляделся. Глаза его были все еще мутными.
— Боже, день. День, Гаррати. Который час?
Гаррати взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что уже без четверти пять. Он показал Макврайсу циферблат.
— А сколько миль? Не знаешь?
— Думаю, миль восемьдесят. И двадцать семь сошло. Четверть, Пит.
— Да. — Макврайс улыбнулся. — Это верно, ага.
— Верно, черт подери. Тебе лучше? — спросил Гаррати.
— На тыщу процентов.
— Мне тоже. Наверное, потому что светло.
— Боже мой, сегодня мы наверняка увидим людей. Ты читал ту статью про Долгую Прогулку в «Уорлдс уик»?
— Просмотрел, — ответил Гаррати. — Главным образом хотел увидеть свою фамилию в печати.
— Там сказано, что каждый год на Долгую Прогулку принимается ставок на два миллиарда долларов. Представляешь, два миллиарда!
Бейкер тоже стряхнул с себя дрему и присоединился к товарищам.
— У нас в школе была такая игра, — сказал он. — Все скидываются по четвертаку, а потом каждый вытягивает из шляпы бумажку с трехзначным числом. У кого оказывалось число, ближайшее к числу миль, пройденных Прогулкой, тот забирал все деньги.
— Олсон! — весело крикнул Макврайс. — Эй, брат, подумай только, какие деньги на тебя поставлены! На твою-то тощую задницу!
Измученным, невыразительным голосом Олсон посоветовал всем, кто поставил деньги на его тощую задницу, совершить непристойный акт и немедленно повторить его. Макврайс, Бейкер и Гаррати рассмеялись.
— Сегодня на дороге должно быть много симпатичных девчонок, — сказал Бейкер и подмигнул Гаррати.
— У меня с этим делом покончено, — ответил Гаррати. — Меня впереди ждет девушка. И я теперь буду паинькой.
— Ни мыслью, ни словом, ни делом не согрешу, — задумчиво произнес Макврайс.
Гаррати пожал
— Думай как хочешь.
— У тебя один шанс из ста, что ты не в последний раз помашешь сегодня своей девушке, — просто сказал Макврайс.
— Уже один из семидесяти трех.
— Тоже не так много.
Но хорошее настроение не изменяло Гаррати.
— У меня такое чувство, что я могу идти вечно, — сказал он мягко. Двое ходоков, услышав его, поморщились.
Они прошли мимо круглосуточной заправочной станции, и ночной дежурный вышел из будки, чтобы помахать им. Почти все Идущие помахали ему в ответ. Дежурный прокричал особое приветствие Уэйну, 94-му номеру.
— Гаррати, — тихо окликнул его Макврайс.
— Что?
— Я не могу перечислить всех, у кого билеты. А ты можешь?
— Нет.
— А Баркович?
— Нет. Он впереди. Перед Скраммом. Видишь?
Макврайс всмотрелся.
— А, да. По-моему, вижу.
— Стеббинс по-прежнему сзади.
— Я не удивлен. Интересный парень, правда?
— Да.
Они замолчали. Макврайс глубоко вздохнул, снял с плеча рюкзак, достал оттуда несколько миндальных печений, протянул одно Гаррати. Тот взял.
— Скорей бы все кончилось, — сказал он. — Так или иначе.
Они молча съели печенье.
— Наверное, мы уже прошли полпути до Олдтауна, — сказал Макврайс. — Прошли восемьдесят, и восемьдесят осталось. Как думаешь?
— Да, должно быть, так, — ответил Гаррати.
— Значит, дойдем только к ночи.
От слова «ночь» у Гаррати по коже поползли мурашки.
— Да, — сказал он. И вдруг резко спросил: — Пит, откуда у тебя этот шрам?
Макврайс непроизвольно дотронулся до шрама на щеке.
— Долгая история, — отмахнулся он.
Гаррати пристально посмотрел на него. Волосы его свалялись и спутались от грязи и пота. Измятая одежда висела мешком. Лицо побелело, глаза налились кровью, и под ними обозначились круги.
— Дерьмово выглядишь, — сказал он и вдруг от души рассмеялся.
Макврайс усмехнулся:
— Ты, Рей, тоже, честно говоря, не годишься для рекламы одеколона.
Они рассмеялись, и смеялись долго и истерично, обнимали друг друга, стараясь в то же время продвигаться вперед. Не самый плохой способ завершить эту ночь. Дело закончилось тем, что оба схлопотали по предупреждению. Тогда они умолкли, перестали смеяться и занялись главным делом дня.
Размышлять, подумал Гаррати. Вот главное дело дня. Размышлять в одиночестве, ибо не важно, будет рядом с тобой кто-нибудь в этот день или нет; в конечном итоге ты один. Казалось, мозгу необходимо преодолеть столько же миль, сколько отшагали ноги. Мысли приходят, и нет никакой возможности от них избавиться. Интересно было бы знать, о чем думал Сократ уже после того, как принял цикуту.
Вскоре после пяти они миновали первую в этот день группу зрителей: четверо маленьких мальчиков сидели, скрестив ноги по-индейски, на росистой траве около палатки. Один из них, неподвижный, как эскимос, был закутан в спальный мешок. Руки их равномерно двигались взад-вперед, как метрономы. Ни один из них не улыбался.