Книги крови III—IV: Исповедь савана
Шрифт:
«Должно быть, хорошее было время, — думал Томас, отдирая рыжий налет со старого трактора — Чертовски веселое время, если отцу даже эта проклятая штуковина не понадобилась и он бросил ее на произвол судьбы».
Томасу казалось, что трактор уже не оживет. Мысль эта сменилась другой, еще менее приятной: неужели придется оставить самую плодородную почву невспаханной? Нет, он не согласен держать это поле под паром. Томас жил в Англии, где любой клочок земли сулил деньги. Господи, до чего тяжелая работа ему предстоит!
Тем не менее надо ее выполнить.
Вскоре дело наладилось. Вычищенный трактор завелся, громко зарычал и пополз по полю. Новый день начинался
Не просто камень — глыбу из непонятного вещества, на целый фут возвышавшуюся над землей, футов трех в диаметре. На камне ничего не росло — ни травы, ни лишайника. Поверхность оказалась ровной и гладкой, и Томас заметил на ней какие-то причудливые канавки — наверное, следы букв, которые кто-то в незапамятные времена выдолбил здесь. Возможно, это было любовное письмо или, что наиболее вероятно, глупая надпись вроде «Здесь был Килрой», а под ней — точная дата. Может, и так, но не получалось разобрать ни буквы. Томас подумал: будь эта штуковина хоть монументальной плитой, хоть могильной доской, она не должна здесь оставаться. Не терять же три ярда хорошей земли.
Камень задал новую загадку: почему за столько лет никто не соизволил вытащить эту громаду и убрать отсюда? Не могли же не заметить? Значит, на этих трех акрах давно не сеяли — все тридцать шесть лет, что прожил на свете Томас Гэрроу-младший, или с тех самых пор, как появился на свет его отец. Должно быть какое-то объяснение тому, что этот участок земли держали под паром десятки или сотни лет. У Томаса мелькнуло подозрение: уж не считали ли его предки, как и отец, что с этой земли приличного урожая не собрать? Нет, не похоже: тогда крапива и вьюнок — вечные гости-враги всякого засеянного поля — не разрослись бы здесь так буйно. Почему бы и хмелю не цвести на этой земле? Или разбить здесь фруктовый сад? Сад… Ему нужны любовь и тщательный уход, нежность и внимание. Томас не знал, хватит ли у него этих качеств. Ничего, он еще выберет, что посеять. Он увидит, как благодарная земля щедро одарит его обильными всходами.
Увидит… Если сумеет выкопать этот чертов камень.
Не лучше ли взять напрокат землеройную машину, каких полным-полно на новой стройке на северной окраине? Пусть глыбу стиснут металлические челюсти, выдернут ее и увезут подальше. Легко и просто, глазом моргнуть не успеешь, не то что рукой пошевелить. Однако гордость, внезапно заговорившая в Томасе, заставила его изменить решение. Идея использовать машину показалась ему глупой и трусливой. Признание собственного бессилия. Истерический крик о помощи при виде не столь уж большой опасности. Нет, никого звать не надо. Он сам справится. Отец на его месте поступил бы так же. Томас принял решение. Он не знал, что через два с половиной часа проклянет свою опрометчивость.
Солнце вошло в зенит. Жар, разлитый в тонком неподвижном воздухе, становился удушливо-нестерпимым.
Все вокруг изменилось. Запахи земли, приторные ароматы ее сырости рассеялись в благоухании теплого воздуха, витающего над лопатой Томаса. Копать было легко. Черная земля, окружавшая камень, подавалась без усилий. Томас смотрел на эту землю на лопате и думал о миллионах маленьких смертей, питающих почву, дарующих растениям соки и энергию разложения. Томас даже вздрогнул от этой мысли — настолько странной она ему показалась. Он остановился, опершись о лопату. Чертова пинта «Гиннеса» все-таки дала о себе знать. Он почувствовал отвратительное ворчание в желудке и невольно прислушался к нему: оно было не менее мрачно, чем вид этой черной земли, чем мысли о ней…
Не надо думать о таком. Ничего, кроме раздражения, это не принесет. Отвлекаясь от бурчания в желудке, Томас посмотрел на поле. Привычная картина. Что особенного в неровной площадке, окруженной неухоженными кустами боярышника? Что необычного в тельцах двух маленьких пташек, умерших в тени зарослей? Они мертвы так давно, что невозможно установить — жаворонки это или кто-то еще. Даже в чувстве одиночества, охватившем Томаса, не было ничего нового или странного. Осень… Это ее предчувствие. Она вступает в свои права. Пусть она придет, пусть прогонит изнурительно знойное лето.
Томас поднял глаза. Туча, похожая на голову монгола, выстреливала над далекими холмами золотистыми змейками-молниями. Она оттеснила полуденную ясность неба, заставив ее растечься по горизонту узкой синей полоской. Будет дождь. Томас улыбнулся этой мысли. Холодный дождь… Может быть, такое же водное неистовство, как вчера. Освежающий душ для сожженного зноем воздуха.
Томас перевел взгляд на глыбу неподатливого камня. Потом с силой толкнул его черенком лопаты. Никакого результата. Ничего, кроме снопа белых искр.
Томас выругался. Громко и изобретательно, не забыв наряду с камнем помянуть и поле. И себя заодно. Что же делать с чертовой громадиной, спокойно и невозмутимо покоившейся на дне двухфутовой ямы, вырытой Томасом? Забить под неподъемную махину колья, прочно их скрепить и попробовать завести трактор? Бесполезно. Яму придется углубить, тогда, может быть, этот проект и принесет успех. Холодная неподвижность черной глыбы бросала Томасу вызов. Он не желал, проигрывать поединок.
Проклиная судьбу, Томас снова заработал лопатой. Первая капля дождя упала ему за шиворот. Еще одна — на руку. Он их не заметил, поглощенный поставленной целью. Томас знал по собственному опыту, что преуспеть можно, лишь отрешившись от всего окружающего. Опустив очищенную от мыслей и сомнений голову, он не видел ничего, кроме земли, лопаты, камня и собственных ног.
Рывок вниз, бросок вверх… Гипнотизирующая ритмика усилий овладела им полностью. Он не помнил, сколько это продолжалось. Рывок вниз, бросок вверх… Пока состояние механического транса не нарушило пошатывание камня.
Сознание и чувства снова вернулись к Томасу. Он выпрямил затекшую спину, не вполне убежденный в том, что движение камня не является иллюзией. Но оно повторилось, когда Томас покачал лопату, просунув ее под твердь громоздкой махины. Сомнений не оставалось — он победил. Ему пора хотя бы улыбнуться, но мускулы изможденного лица словно окаменели, не позволяя раздвинуть губы. Томас переупрямил каменного упрямца.