Книги крови III—IV: Исповедь савана

Баркер Клайв

Рики провел еще раз рукой по облупленной стене, дабы удостовериться, что не обманулся, затем расстегнул штаны и стал освобождать мочевой пузырь. Черт, неужели он победил, неужели кошмар рассеялся? Если теперь он повернется, то не увидит ни трупа, ни пыльной бури, ни склада, ни конюшен… Несомненно, все это химический эффект, паршивые стимуляторы вдруг сыграли с ним дурную шутку. Рики стряхнул последние капли на ботинки, когда сзади послышался голос героя вестерна:

— Ты решил поссать на моей улице, парень?

Это сказал Джон

Уэйн — его характерный голос с ленцой и проглатыванием конечных согласных. Рики был не в силах повернуть голову. Сейчас его прострелят насквозь, речь Джона не оставляла в том сомнений: легкое растягивание слов, скрытая агрессия, угрожающие интонации невинного, казалось бы, вопроса. Ковбой вооружен, а в руках у Рики — только собственный член: защита от пистолета, прямо скажем, слабая. Рики застегнул штаны, затем медленно поднял руки. Впереди таяла в воздухе, заволакиваясь пеленой, туалетная стена Слышались завывания бури. Кровь из раненого уха капала на землю.

— Послушай, парень, сейчас ты снимешь свой ремень с кобурой и положишь на землю. Все ясно?

— Да.

— Делай это медленно, тихо и аккуратно, а потом опять поднимешь руки.

Медленно, как приказано, Рики отстегнул ремень, вынул его из джинсов и бросил на пол. Ключи должны были зазвенеть, упав на кафель. Рики надеялся из последних сил, что это случится и реальность вновь обретет свою власть. Ничего подобного. Звук был приглушенным, будто ключи действительно упали на песок.

— Замечательно, — сказал Уэйн. — Ты начинаешь кое-что понимать. Что ты теперь мне скажешь?

— Я извиняюсь, — неуверенно произнес Рики.

— Извиняешься?

— Ну да…

— Не думаю, что ты так просто отделаешься.

— Но это какая-то ошибка…

— Ничего не знаю. От вас, приезжих, вечно одни неприятности. Чего стоил этот мальчишка; спустил штаны по самые щиколотки и гадил в салуне! Где вас, сукиных сынов, учили таким манерам? В ваших долбаных школах?

— Я, право же, не знаю, как объясниться…

— Не стоит труда. Ты вместе с мальчишкой?

— Если можно так сказать…

— Не говори загадками!

Рики почувствовал, как холодный ствол пистолета уперся ему между лопаток. Джон продолжал:

— С ним ты или без него?

— Мои слова означают…

— Твои слова ничего не значат здесь, на моей территории. Как и твоя жизнь, запомни. — Уэйн отстранился. — А теперь, парень, ты повернешься, и мы посмотрим, что у тебя внутри.

Рики уже видел такие сцены: человек поворачивается, и Уэйн стреляет. Никаких дебатов, ни минуты на обсуждение этики происходящего; пуля всегда более права, чем словесные аргументы.

— Поворачивайся, я сказал.

Медленно, очень медленно Рики повернулся к герою вестерна. Перед ним стоял вполне реальный человек — или столь же великолепно, как все остальное здесь, выполненная иллюзия. Уэйн среднего периода, тех времен, когда он еще не приобрел брюшко и нездоровый цвет лица Старый

добрый Уэйн, весь в пыли после долгих путешествий, глаза сощурены от пристального вглядывания в горизонт. Рики никогда не любил вестерны. Он ненавидел стреляющие ружья, возвеличивание грязи и дешевый героизм. Его поколение засовывало цветы в жерла танков и призывало заниматься любовью вместо войны; Рики до сих нор не изменил убеждений.

Лицо человека, стоявшего перед ним, — бескомпромиссное, подчеркнуто мужественное — воплощало всю официальную ложь о славе американских первопроходцев, о справедливости правосудия, о нежных сердцах суровых людей. Рики ненавидел это лицо; руки его непроизвольно сжались для удара.

Черт возьми, если этот актер, кто бы он ни был, намерен пристрелить Рики, почему бы не вмазать напоследок ублюдку по физиономии? Импульсивно, не успев ничего толком сообразить, Рики сжал кулак и резко выбросил его вперед. Костяшки пальцев встретили подбородок Уэйна. Актер оказался более медлительным, чем персонаж на экране. Он пропустил удар, и Рики получил возможность выбить пистолет из рук противника. Он закрепил победу серией ударов по корпусу, какие видел в кино. Вид со стороны, наверное, был захватывающий.

Ковбой был крупнее и крепче Рики, но не устоял перед натиском. Он покачнулся и отступил, запутавшись шпорами в волосах мертвого юноши, споткнулся о тело и упал.

Рики при виде поверженного врага ощутил незнакомое прежде возбуждение, почти ликование. Боже, он одолел самого крутого в мире ковбоя! Победа пьянила, и Рики едва сдерживал радостный вопль.

Буря усиливалась. Уэйн лежал на земле, утирая кровь с разбитых носа и губы.

— Вставай, — приказал Рики решительным голосом, стараясь не упустить преимущество, добытое с таким трудом.

Уэйн усмехнулся.

— Неплохо, сынок, — заметил он, потирая подбородок. — Из тебя получится настоящий мужчина.

Буря шумела вокруг, песок летел в глаза и уши Рики, кружил в воздухе, сплошной пеленой укрывал Уэйна. Внезапно Рики потерял его из виду. Перед ним была форма, которая одновременно являлась и не являлась Уэйном. В ней проступало нечто нечеловеческое.

Пыль залепила глаза Рики. Он отступил на несколько шагов, совершенно потрясенный. Ветер хлестал в лицо, толкал, шумел в ушах. Внезапно Рики увидел дверь, и руки его уперлись в стену. Это выход, о боже, это спасение!

Оказавшись в тишине и безопасности кинотеатра, он заплакал (впервые с тех пор, как начал бриться и пообещал себе всегда быть крутым), а потом впал в ступор.

В фойе Линди Ли рассказывала Берди, почему она не любит кино.

— Дин любит фильмы про ковбоев. Мне они не нравятся. Наверное, я не должна говорить вам…

— Нет, говори, все в порядке.

— Но я действительно не в восторге от этих фильмов. У вас, наверное, все иначе. Вы ведь здесь работаете.

— Мне тоже нравится далеко не все.