Книги крови III—IV: Исповедь савана
Шрифт:
— Ах, черт побери! — сказал Макбрайд. — Вот дерьмо-то.
Веки мужчины затрепетали, и он поднял глаза на Макбрайда. Очевидно, он с трудом понимал суть происходящего. Наконец на его угрюмом лице с густыми бровями появилось осмысленное выражение. Он явно осознал, кто такой Макбрайд; вернее, кем он не является.
— Вы не он, — прошептал он.
— Кто «он»? — спросил Макбрайд. Он понял, что может спасти свою репутацию, если вытянет у свидетеля важные показания. — Кто, вы думали, я такой?
Мужчина открыл рот, но ничего не сказал. Макбрайд наклонился над ним и выпытывал:
— На кого, по-вашему, вы напали?
Рот
— Это очень важно, — говорил он. — Просто скажите мне, кто он был?
Мужчина что-то прошептал. Макбрайд прижал ухо к его дрожащим тубам.
— Летят вонючий, — сказал мужчина и вырубился.
Макбрайду оставалось только проклинать его. Потеря контроля над собой вполне может принести такие неприятности, что их хватит на всю жизнь. Но что теперь можно делать?
Инспектор Карнеги привык к рутине. За исключением редких моментов профессиональных озарений, его работа состояла из долгих часов ожидания. Он ждал, пока тела сфотографируют и осмотрят эксперты, пока законники придут к соглашению, пока будут собраны свидетельские показания. Он давным-давно оставил попытки бороться с этой скукой и научился искусству покорно плыть по течению. Следствие нельзя торопить; опытный и мудрый человек, он позволял медэкспертам и юристам делать их нудные дела. В конце концов придет время и появится перст указующий, и преступник содрогнется.
Лабораторные часы на стенке показывали двенадцать пятьдесят три ночи, и даже обезьяны затихли в своих клетках. Карнеги сидел на одной из скамеек и ждал, когда Хендрикс закончит обследование тела. Хирург ознакомился с показаниями термометра, потом стянул перчатки, облегавшие его руки, точно вторая кожа, и отбросил их на простыню, где лежала покойница.
— Это всегда сложно, — сказал врач, — определить время смерти. Она остыла по меньшей мере на три градуса. Я бы сказал, что она мертва около двух часов.
— Полиция прибыла сюда без четверти двенадцать, — сказал Карнеги. — Значит, она умерла примерно за полчаса до этого?
— Примерно так.
— Ее туда затащили? — спросил инспектор, указывая на скамью.
— О, разумеется! Сама она не могла туда спрятаться с такими ранами. Они весьма необычные, как по-твоему?
Карнеги уставился на Хендрикса. Полицейский хирург, вероятно, видел сотни трупов в любом мыслимом состоянии, но сейчас на его заостренном лице явно читался интерес. Карнеги подумал, что эта тайна не менее увлекательна, чем тайна мертвой женщины и ее убийцы: как может человек наслаждаться определением ректальной температуры трупа? Карнеги удивлялся. В глазах хирурга явственно светилось удовольствие.
— А мотив? — спросил инспектор.
— Совершенно ясен. Изнасилование. Множество следов нападения, обширные повреждения влагалища, остатки спермы. Тут есть с чем работать.
— А раны на туловище?
— Рваные. На разрезы не похоже.
— Оружие?
— Не знаю. — Хендрикс опустил уголки губ книзу. — Я хочу сказать, ее ткани совершенно истерзаны. Если бы не было столь очевидных свидетельств изнасилования, я бы сказал, что это сделало животное.
— Ты хочешь сказать, собака?
— Ну, больше похоже на тигра, — ответил Хендрикс.
Карнеги нахмурился.
— Тигр?
— Шутка, — ответил Хендрикс. —
— Не смешно, — произнес Карнеги.
— Да я и не смеялся, — сказал Хендрикс с мрачным видом.
— Тот человек, которого Макбрайд нашел в боксе…
— А что насчет него?
— Он подозреваемый?
— Да ни в коем случае. Мы ищем маньяка, Карнеги. Большого и сильного. Дикого.
— А когда ее ранили? До или после?
Хендрикс нахмурился.
— Не знаю. После вскрытия станет известно больше. Но я бы сказал, что наш парень был в исступлении. Скорее всего, эти раны нанесены одновременно с изнасилованием.
Обычно флегматичные черты лица Карнеги исказились от удивления.
— Одновременно?
Хендрикс пожал, плечами.
— Похоть — забавная штука, — заметил он.
— Чудовищно забавная, — потрясенный, ответил Карнеги.
Карнеги велел водителю высадить его за полмили от дома, чтобы немного пройтись пешком и поразмыслить перед возвращением туда, где его ждут горячий шоколад и дремота Этот ритуал, соблюдался с почти религиозным рвением, даже когда инспектор уставал как собака. Он привык выбрасывать из головы все служебные заботы до того, как переступит порог собственного жилища. Давний опыт показал: если и дома думать о расследовании, это не поможет ни работе, ни семейной жизни. Он понял это слишком поздно, чтобы помешать жене уйти, а детям — отдалиться. Тем не менее своего принципа он придерживался твердо.
Сегодня инспектор шел медленно, чтобы развеялось тяжелое ощущение от этого вечера. Путь лежал мимо маленького кинотеатра; в местной газете написали, что он скоро будет снесен. Карнеги не удивился. Кино явно деградировало с каждым годом. Репертуар на неделю подтверждал это: сплошные фильмы ужасов. Зловещие и примитивные, если судить по рекламным плакатам, с безудержной гиперболизацией и утрированной жестокостью.
«Ты никогда не уснешь!» — гласило одно из названий, а под ним картинка: женщина, вполне бодрствующая, пятилась от надвигающейся на нее тени двухголового мужчины. Этими банальными образами деятели массовой культуры до сих пор пугали бесхитростных зрителей. Блуждающие мертвецы; буйство природы, мстящей цивилизованному миру; вампиры, знамения, пожары, чудовищные бури. Чушь, всегда привлекавшая публику, нелепые страшилки. Ничто из набора опереточных ужасов не могло сравниться с обыденными человеческими преступлениями, с кошмарами (или их последствиями), которые Карнеги видел на работе почти ежедневно. Перед его мысленным взором проплывали картины: мертвецы под вспышками полицейских фотографов, лежащие вниз лицом, точно ненужный хлам; и живые, глядящие на него голодными глазами, где пылает жажда секса, наркотиков, яркой боли. Почему бы киношникам не нарисовать их на своих афишах?
Когда он добрался до дома, в тени за гаражом закричал ребенок. Карнеги вздрогнул и остановился. Крик повторился, и Карнеги понял, что там такое. Не ребенок, нет; это кошка или кошки обменивались любовными призывами в темноте. Он направился туда, чтобы разогнать их. Весь переулок провонял острым животным запахом. Ему не пришлось кричать — шаги распугали животных. Кошки прыснули во все стороны, и не парочка, а полдюжины. Карнеги прервал настоящую оргию. Однако он все равно опоздал — запах вожделения уже пропитал все вокруг.