Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
Шрифт:
(…слышите, друзья?)
Иные языки
Горан Петрович
Различия
(СПб. : Амфора, 2010)
В Сербии есть другие писатели, кроме Павича. Тоже хорошие.
Погружаешься в эту книжку с чувством некоторой, прямо скажем, скуки. Проза Петровича слишком прямолинейная, плывет от точки до точки – без той аритмии, которая заставляет вздрагивать всем существом, а затем о своем существе забывать напрочь.
Эту прозу чаще всего просто читаешь.
Однако потом, когда понемногу принимаешь неспешные законы этой прозы, все начинает работать.
В сборнике пять новелл, они построены по одному и тому же принципу.
Берется какая-то вещь, и через нее, как через створку, происходит постепенный (и в чем-то ожидаемый) выход в национальное, в общечеловеческое, в то, что вне человека и выше его. Семейный альбом, кинотеатр, дом отдыха, вокзал и поезд, телевизор и человек, однажды выключивший его.
Первая вещь (про семейный альбом) самая простая. Ну, ребенок осознал, что Дед Мороз поддельный (и вот он на фото). Ну, хотел дунуть в настоящую оркестровую трубу, а вышел писк (и вот он на фото). И т.д. – служба, дружба и прочая тяжба. В одной песне Михаила Щербакова на ту же тему больше и точности, и остроумия («Снимок за снимком, дым, клочки. Скулы, виски, очки, зрачки. / Дети, отцы, мужья, зятья. Кто же из оных я?»).
Во второй появляется кинотеатр и все его зрители. Каждый из зрителей в силу тех или иных причин занимает определенный ряд в зале и ведет себя на сеансе определенным образом. Но какое-то время спустя глядь – и картина предвоенной Югославии и полтора десятка отличных, из плоти и крови, трагичных и смешных типажей как есть перед глазами.
Алкоголик Бодо, раскладывающий по всему городу «заначки» и всегда носящий с собой план с расположением «средств для корректировки действительности». Бездомный Вейка, которому дует из космоса. Петрониевич, Ресавац, Станимирович, которые сбегали из школы, чтоб не учить скучную историю, а потом, спустя несколько лет, история собрала этих школьников вместе и убила. Киномеханик Швабич, который резал все фильмы, приходящие в городок, чтоб потом сделать из них собственную восьмичасовую картину обо всем сразу.
Петрович, как выясняется, умеет то, что в России очень мало кто делает. Когда берется самая что ни на есть обыденность, и совершенно незаметными движениями, какими-то пассами, располагающимися за пределами собственно орфографии и стилистики, происходит осознание мифологических, колышущихся глубин, стоящих за всяким человеком.
История, которая никоим образом не выдавала себя за притчу, становится притчей. Но пытаешься понять, где же это случилось, листаешь-листаешь и не видишь.
А если видишь – то лишь в том случае, когда автор специально указывает на это.
(Подобную грустно-веселую, горько-сладкую прозу, если вспоминать навскидку, в России только Влад Отрошенко умеет делать. Но он с юга, казак – видимо, только южнославянским народам дано это умение. Гоголь опять же…)
В некоторых новеллах Петрович нарочито обнажает прием. Вот человек однажды опознает Богородицу
Вот старик на инвалидной коляске изо дня в день, из года в год просит ставить ему третью часть третьей симфонии Брамса и дирижирует ею. Пятьдесят раз в день. Двести дней в году (пока не кончается курортный сезон). Ему уже много лет, и он сделал это более десяти тысяч раз. Он пытается поговорить с Богом, повторяя одну и ту же идеально выстроенную фразу. Шестиминутный музыкальный фрагмент.
«Маэстро, простите… – спрашивает у старика мальчик. – Скажите только одно. Куда девается столько музыки?»
Прекрасный вопрос. Литературы, кстати, тоже касается.
Леонардо Падура
ПРОЩай, Хемингуэй!
(М. : Астрель, 2010)
Вообще всякая книга с именем Хемингуэя на обложке имеет все шансы если не оказаться популярной, то как минимум быть прочитанной.
«Прощай, Хемингуэй». «Здравствуй, Хемингуэй». «До свидания, Хэм». «И снова здравствуй, Хэм». Видите, уже четыре названия.
Можно еще такие попробовать: «Я убью тебя, Хэм!» Или: «Ты убил меня, Хэм!»
Сразу очень интересно становится и хочется книгу приобрести.
Вот я и приобрел.
Тем более что недавно вышла замечательная, хоть и спорная, биография Хэма в серии «ЖЗЛ» от Максима Чертанова (спорная, потому что Чертанов оказался женщиной и чисто по-женски оттаскал вруна, пьяницу и убийцу больших кошек за бороду); затем вышел новый вариант книжки «Праздник, который всегда с тобой», затем еще одно жизнеописание… В общем, когда все так хорошо начинается, останавливаться не хочется. Давайте нам еще Хэма, он опять в моде.
Падура, испанский писатель, специально для нас написал роман.
Там, если вкратце, годы спустя после смерти Хэма в усадьбе «Вихия», где он жил, нашли труп. Экспертиза показывает, что человека застрелили и убийство произошло сорок лет назад.
Стали вспоминать – и выяснилось, что сорок лет назад, в октябре 1958 года, Хэм неожиданно покинул усадьбу «Вихия» и на Кубу больше не возвращался. А ведь так любил Кубу, так любил.
Первая версия, она же самая интересная, – человека убил сам Хэм или кто-то из его слуг. Но лучше он сам, потому что так и веселей, и трагичней одновременно.
Теперь надо разобраться с трупом. Будет совсем хорошо, если труп окажется давно пропавшим сотрудником американских спецслужб.
Всякий, кто читал биографию Хэма, знает, что у того в последние годы жизни была мания преследования: он был уверен, что его пасут. Иногда это даже служит поводом для шуток над покойным писателем – вот, мол, допился до чертиков, – потому что, как всем известно, за писателями могли следить только ужасные советские спецслужбы, а вот прекрасные американские спецслужбы такого себе никогда не позволяли. Живет себе нобелевский лауреат на Кубе, устраивает соревнования для Фиделя Кастро по ловле рыбы, критикует американских президентов, контактирует с послами из СССР – это все ноу проблем. Это его частная жизнь.