Книгоедство
Шрифт:
Когда Макар Свирепый рассказал все это в редакции, среди сотрудников разгорелся спор, можно ли заставить блоху выделывать такие хитрые штуки
– Можно, – сказал Иван Топорышкин.
– Нельзя, – сказал Сергей Бочков.
– Можно, можно, можно, – сказала тетя Анюта
– Гав, гав, гав, – сказала собака Пулемет
Спорили 2 часа 23 минуты и 10 секунд, но так ничего и не решили
В общем, осталось неясным, правду рассказал Макар Свирепый или все это его глупые выдумки.
Николай Макарович Олейников, он же Макар Свирепый, создавший «Еж» («Ежемесячный журнал»), «Чиж» («Чрезвычайно интересный журнал»), организовавший в конце 20-х годов первые радиопередачи
В 1925 году Олейников приезжает в Ленинград, вернее, его привозят сюда Шварц со Слонимским, ездившие на заработки в Кузбасс, где Олейников работал в местном журнале «Забой». Справка, с которой он прибыл на невские берега, сообщала:
Сим удостоверяется, что гр Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию Художеств.
Ни в какую Академию писатель, конечно, поступать и не думал, а устроился работать в журнал «Новый Робинзон», выпускавшийся С Маршаком и Б Житковым Потом он работает с теми же Маршаком и Житковым в Детском отделе Госиздата, располагавшемся на Невском проспекте в доме бывшей компании «Зингер» (ныне «Дом книги»). С 1928-го года Олейников вместе с Шварцем редактируют «Еж» и «Чиж»
Стала хрестоматийной история о том, как молодые авторы Г Белых и Л Пантелеев принесли в Детский отдел Госиздата свою повесть «Республика ШКИД».
Первое, что они увидели в коридоре редакции, – это двух бегущих мимо них на четвереньках людей
«Что вам угодно, юноши?» – спросил один из четвероногих.
«Маршака… Олейникова… Шварца…» – неуверенно ответил им Пантелеев
Тогда один из стоящих на четвереньках подает писателю руку со словами: «Очень приятно… Олейников!».
Вторым был автор тогда еще не написанных «Дракона», «Тени» и «Обыкновенного чуда».
«График на фиг» – таким плакатом встречал посетителей редакторский кабинет «Ежа». А когда ленинградская кондитерская фабрика имени Самойловой решила выпустить новый сорт конфет и назвать их «Еж» – в честь журнала, – то Олейников по просьбе работников фабрики написал для конфетной обертки следующие стихи:
Наконец-то мы дошли до стихов.
Сам Олейников поэтом себя никогда не считал. Стихи он начал сочинять уже будучи в Ленинграде, по подначке того же Шварца
Хотя всегда был активным пропагандистом поэзии. У него была даже собственная коллекция стихотворных произведений, наиболее ему созвучных по духу
Когда мне было лет семнадцать,Любил я девочку одну,Когда мне стало лет под двадцать,Я прислонил к себе другу…– вот оттуда характерный образчик.
Сами понимаете, что пародия, литературная мистификация и игра, которыми буквально пропитана стихотворная стихия Олейникова – для автора ни что иное как жизнь. Или, может быть, защита от жизни, от тех ее уродливых проявлений, сводящих человека с ума.
Прочитайте олейниковских «Жука-антисемита», «Блоху мадам Петрову», знаменитого «Таракана», пародирующего
Слышится голос Козьмы Пруткова, видятся глубокомысленные морщины на его высоколобом челе.
Известно – чтобы обезопасить себя от пошлости и уродства мира, надо вознести их на пьедестал трагедии. Представить хамоватую тетку Федрой или, скажем, Юдифью. Мелкого уличного подонка – Гарибальди или хотя бы Зорро. Даже обыкновенного докучного таракана сделать венцом творения Смех развенчивает и уничтожает не хуже, чем пуля или электрический стул. К несчастью, он не спасает автора
Олейников погиб, как и многие. Арестован в 1937 году, обвинен в контрреволюционной деятельности и расстрелян Смех кончился, власть унылых людей надвинулась на человека вплотную Впереди были годы мрака. Погибли его друзья – от болезни Борис Житков, от ареста – Хармс и Введенский.
Та пучина тараканьих страстей, от которой он убегал в стихах, настигла его в жизни и отомстила
Заканчиваю свой очерк словами, сказанными о Николае Олейникове его другом, Евгением Шварцем:
Это был человек демонический Он был умен, силен, а главное – страстен Со страстью любил он дело, друзей, женщин и – по роковой сущности страсти – так же сильно трезвел и ненавидел, как только что любил… И в страсти и в трезвости своей был он заразителен. И ничего не прощал. Если бы, скажем, слушал он музыку, то в требовательности своей не простил бы музыканту, что он перелистывает ноты и в этот момент не играет… Был он необыкновенно одарен Гениален, если говорить смело.
Эту песенку, сложенную на рылеевские слова, пели под клико и гитару Пушкин и его приятели-декабристы. Пушкину повезло, Пушкина царь простил. Для Рылеева и его товарищей песенка закончилась виселицей.
Знаковое слово Pucelle, упомянутое в песенном тексте, означает не что иное, как название одной из самых скандальных, самых заповедных поэм в истории европейской литературы – поэмы «Орлеанская девственница» («La Pucelle d'Orleans»).
Когда Вольтер ее написал и тайно читал друзьям, слух о новом сочинении «смелого и пронырливого поэта» (определение Пушкина. – А. Е.) быстренько докатился до тогдашнего министра-хранителя печати. Последний пригрозил поэту Бастилией Начальник парижской полиции, настроенный по отношению к Вольтеру более милостиво, попробовал образумить сочинителя: «Христианскую религию вам все равно не удастся уничтожить, сколько бы вы ни писали»
«Посмотрим», – ответил Вольтер на это
На самом деле никакую религию Вольтер не собирался ниспровергать Мало того, он был сам сторонник религии «просвещенных», верил и всячески поощрял идею «высшего разума», правящего вселенной Всё же остальное – Христа, Будду, Аллаха – он оставлял для непросвещенной черни в качестве той самой узды, которая держит стадо в повиновении.