Книжный вор

Зузак Маркус

– Надо забрать папу и маму. Надо вывести Макса из подвала. Если его там нет, значит, он в коридоре, смотрит в окно. Он так делает иногда при налете – ему же нечасто приходится видеть небо. Мне надо рассказать ему, что за погода на улице. Ой, он нипочем не поверит…

В этот миг ее тело переломилось, и ополченец поймал ее и посадил на землю.

– Мы ее выведем через минуту, – сказал он своему сержанту. Книжная воришка посмотрела, что это такое тяжелое и жесткое у нее в руке.

Книга.

Слова.

Пальцы разбиты в кровь, как в день ее появления.

Ополченец

помог ей встать и повел прочь. Горела деревянная ложка. Мимо прошел человек с разломанным футляром, внутри виднелся аккордеон. Лизель увидела его белые зубы и черные ноты между ними. Они улыбнулись ей и спустили на нее осознание реальности. Нас разбомбили, подумала она и обернулась к мужчине, который ее вел.

– Это аккордеон моего Папы. – И снова. – Это Папин аккордеон.

– Не беспокойся, детка, бояться нечего, пойдем чуть подальше.

Но Лизель не пошла.

Она поглядела, куда человек уносит аккордеон, и двинулась за ним. Красное небо еще сыпало свой красивый пепел, а Лизель остановила высокого ополченца и сказала:

– Если вы не против, я заберу его – это Папин. – Она мягко взяла аккордеон из рук человека и понесла. Примерно в этот момент она увидела первое тело.

Футляр выскользнул из ее руки. Звук как взрыв.

Разбросав ноги, фрау Хольцапфель лежала на земле.

*** СЛЕДУЮЩИЕ ДЕСЯТЬ СЕКУНД ***

ИЗ ЖИЗНИ ЛИЗЕЛЬ МЕМИНГЕР

Она развернулась на месте и стала смотреть

вдоль разрушенного канала,

которым стала Химмель-штрассе. Вдалеке двое мужчин

несли тело, и она бросилась за ними.

Увидев остальных, Лизель закашлялась. Краем уха услышала, как один человек сказал остальным, что на клене нашли тело, разорванное на куски.

Потрясенные пижамы, изодранные лица. Сначала она узнала его волосы.

Руди?

Теперь она сказала не только беззвучно.

– Руди?

Он лежал на земле: лимонные волосы, закрытые глаза – и книжная воришка бросилась к нему и упала. Выронив черную книжку.

– Руди, – всхлипывала она, – проснись… – Она схватила его за рубашку и едва-едва, не веря, встряхнула. – Руди, проснись. – А небо все разогревалось и сыпало пеплом, а Лизель держала Руди Штайнера спереди за рубашку. – Руди, прошу тебя. – Слезы сражались с ее лицом. – Руди, ну пожалуйста, проснись, проснись, черт возьми, я люблю тебя. Ну, Руди, ну, Джесси Оуэнз, не знаешь, что ли, я люблю тебя, проснись, проснись, проснись…

Но ничему не было до нее дела.

Битый камень громоздился выше. Бетонные холмы с красными шапками. Прекрасная девочка, истоптанная слезами, трясет мертвеца.

– Ну, ты, Джесси Оуэнз…

Но мальчик не проснулся.

Не в силах поверить, Лизель зарылась головой ему в грудь. Она держала его обмякшее тело, не давая ему осесть, пока не пришлось вернуть его на искалеченную землю. Лизель опускала его осторожно.

Медленно.

Медленно.

– Господи, Руди…

Лизель склонилась и посмотрела в его безжизненное лицо и поцеловала своего лучшего друга Руди Штайнера в губы, мягко и верно. На вкус он был пыльный и сладкий. Вкус сожаления в тени деревьев и в мерцании коллекции костюмов анархиста. Она целовала Руди долго и мягко, а когда оторвалась от его губ, еще раз коснулась их пальцами. Руки у нее тряслись, губы полнились, и она еще раз склонилась, на сей раз – не владея собой, и не рассчитала движение. Их зубы стукнулись в уничтоженном мире Химмель-штрассе.

Она не сказала ему «прощай». Не смогла и, пробыв около Руди еще несколько минут, с трудом оторвалась от земли. Всегда удивляюсь, на что способны люди, особенно когда по их лицам текут потоки, и они шатаясь и кашляя, идут вперед, ищут и находят.

*** СЛЕДУЮЩАЯ НАХОДКА ***

Тела Мамы и Папы,

оба увязшие в щебеночной

простыне Химмель-штрассе.

Лизель не побежала, не подошла и вообще не двинулась дальше. Ее глаза драили людей и замерли, туманясь, когда она заметила высокого мужчину и приземистую, как комод, женщину. Это моя Мама. Это мой Папа. Слова прицепились к ней.

– Они не шевелятся, – тихо сказала девочка. – Они не шевелятся.

Может, если бы она простояла, не двигаясь, достаточно долго, то первыми бы пошевелились они, но сколько бы Лизель ни стояла, Мама с Папой не двигались. В тот момент я заметил, что девочка – босая. Довольно дико замечать подобные детали в такой момент. Может, я старался избежать ее лица, потому что книжная воришка и впрямь была необратимо разгромлена.

Она сделала шаг и не хотела делать следующего, но все же пошла дальше. Медленно подошла к Папе с Мамой и села между ними. Взяла Маму за руку и стала разговаривать с ней.

– Помнишь, как я сюда приехала, Мама? Я цеплялась за калитку и плакала. Помнишь, что ты сказала тогда людям на улице? – Голос Лизель дрогнул. – Ты сказала: чего вылупились, засранцы? – Лизель погладила Мамино запястье. – Мама, я знаю, что ты… Так здорово, когда ты пришла в школу и сказала, что Макс пришел в себя. А ты знаешь, что я видела тебя с Папиным аккордеоном? – Лизель крепче сжала коченеющую руку. – Я подобралась и смотрела, а ты была такая чудесная. Черт возьми, ты была такая чудесная, Мама.

*** ДОЛГИЕ МГНОВЕНИЯ ИЗБЕГАНИЯ ***

Папа. Она не хотела и

не могла посмотреть на Папу.

Пока нет. Не сейчас.

Папа был человек с серебряными глазами, а не с мертвыми.

Папа был аккордеоном!

Но его мехи совсем опустели.

Ничто не вливалось, в них и ничего не вылетало.

Лизель начала раскачиваться взад-вперед. Пронзительная, тихая, смазанная нота застряла где-то у нее во рту, и наконец девочка смогла обернуться.