Кнопка и Антон
Шрифт:
– Тогда ладно, - поспешил ответить Пауль, - тогда бы я тоже стал куховарить, вроде вашего Антона. Но наверное мне все равно было бы стыдно. Готовка - не мужское дело.
– Вот если бы ты играл в куклы, забавлялся кукольными кастрюльками, у тебя и впрямь были бы основания стыдиться, - заметил я, - но если ты заботишься о том, чтобы твоя больная мама вовремя ела, то этим можно только гордиться. И, кстати, гораздо больше, чем прыжком в длину на четыре метра.
– Четыре двадцать, - уточнил Пауль.
– Вот видишь!
– воскликнул я, - этим ты уже умеешь гордиться!
Немного
– Я все обдумал. Возможно, мне не было бы стыдно, если бы меня застали за готовкой. Но все-таки лучше, чтобы никто меня при этом не видел. Я, наверное, запер бы кухонную дверь. А кстати, мама моя ничем не больна. А если бы она все-таки заболела, мы пригласили бы приходящую прислугу. Чтобы она готовила.
Вот упрямая башка, вы не находите?
Глава третья
СОБАКА БРЕЕТСЯ
Пифке остановился у первого же фонарного столба. Дети хотели идти дальше, а он ни в какую. Кнопке пришлось тянуть его.
– Опять он уперся, - пожаловалась она Антону.
– Дай-ка мне, - сказал тот, - сейчас все будет в порядке.
Он выхватил у Кнопки поводок, вытащил из кармана белый носовой платок и снова засунул в карман, но так, чтобы виден был его кончик.
– Пифке!
– позвал он.
Песик поднял голову, с любопытством поглядел на белый кончик и подумал: пожалуй, это можно будет съесть. И едва Антон сдвинулся с места, Пифке потрусил за ним, не сводя глаз с платка и взволнованно принюхиваясь.
– Блеск!
– одобрила Кнопка.
– Роскошная идея. Надо взять на заметку.
– Ну и как тебе наш дом?
– спросил мальчик.
– Довольно жуткий, да?
– Да, вид у него немного заблошенный.
– Какой?
– не понял он.
– Заблошенный, - повторила она.
– Тебе нравится это слово? Я сама его придумала. Я иногда изобретаю новые слова. Теплометр, это тоже я придумала.
– Теплометр вместо термометра?
– воскликнул он.
– Это не так уж плохо!
– Еще бы!
– сказала Кнопка.
– А давай играть в смешки.
Она не стала ждать, согласится он или нет, а просто взяла его за руку и запричитала:
– Ой-ой-ой, - мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно.
Антон удивленно воззрился на нее. Она наморщила лоб и сделала большие глаза.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно, повторила она, потом толкнула Антона и прошептала: - Тебе тоже грустно.
Антон решил доставить ей удовольствие.
– Ой-ой-ой, - застонал он, - мне совсем не до смеху, мне очень-очень грустно.
А так как они смотрели друг на друга и у обоих на лицах была мировая скорбь, они начали хохотать во все горло.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, - опять завел Антон и они еще пуще развеселились.
Наконец, они уже просто не могли смотреть друг на друга. Они заливались хохотом, стонали, хихикали, не могли остановиться и в конце концов чуть не задохнулись. Возле них уже стали останавливаться прохожие.
А Пифке сидел на месте. "Ну, похоже, они совсем спятили", - думал он. К опка взяла его на руки. И они пошли дальше, не решаясь даже взглянуть друг на друга. Кнопка еще несколько раз прыснула, но потом это прошло.
– Вот это да!
–
– Я даже устал. Чуть не помер со смеху.
– И он смахнул слезы с глаз.
Тем временем они дошли до парикмахерской и поднялись на несколько ступенек. Парикмахерская была совсем маленькой.
– Здравствуйте, господин Хабекус, - сказал Антон.
– Мне надо подстричься.
– И впрямь пора. Садись, сынок, - сказал господин Хабекус.
– Как мама?
– Спасибо. Ей уже лучше. А вот с деньгами пока не лучше.
– Значит, как и в прошлый раз, двадцать пфеннигов задатку, остальное в рассрочку, спереди немного длиннее, знаю, знаю. А маленькая фройляйн что желает?
– Я просто зритель, - объяснила Кнопка.
– Я вам мешать не буду.
Господин Хабекус повязал Антона большим белым полотенцем и защелкал ножницами.
– Тебе уже щекотно?
– в нетерпении спросила Кнопка.
Но так как Антон не отвечал, а тихо сидел, как мышка, она тут же придумала себе новое занятие. Посадив Пифке на соседнее кресло, Кнопка повязала его полотенцем и намылила ему мордочку. Пифке сперва принял пену за взбитые сливки, но поскольку эта белая штука оказалась совсем невкусной, он с отвращением спрятал язык и затряс головой.
Кнопка сделала вид, что бреет его. Указательным пальцем она аккуратненько снимала пену с собачьей шерсти, пританцовывая, сновала вокруг и как заправский парикмахер беседовала с клиентом.
– Да уж, - говорила она таксе, - ну и времена нынче! Мой палец достаточно острый? Ну и времена! Это уж слишком, вы же понимаете, что я имею в виду. Вообразите себе, - будьте добры, чуть-чуть поверните голову, - ах да, вообразите себе, прихожу я вчера домой, а у моей жены родилась тройня, и все три девочки. А на головках - рыжая трава. Ну как тут не спятить? А сегодня с самого утра открываю парикмахерскую, а там уже стоит судебный исполнитель и заявляет мне, что должен забрать у меня зеркало. Я его спрашиваю, почему? Вы, говорю, хотите меня совсем доконать? А он говорит: мне очень жаль, но меня послал министр финансов. Дело в том, что вы совсем не едите ревеня. Вы чем-то недовольны, господин Пифке? А кстати, откуда у вас такой дивный загар? Ах, вот что, вы пользуетесь "горным солнцем"*. Через полчаса сюда явится господин министр, собственной персоной. Мы договорились, что я целую неделю буду брить его бесплатно, десять раз в день. Да, у него страшно быстро растет борода. Одеколончику не угодно ли? Цеппелин** подыскивает для своего путешествия на Северный полюс парикмахера, страдающего морской болезнью, парикмахер ему нужен, чтобы стричь белых медведей. Хотите, я привезу вам шкуру белого медведя? Пудры не желаете?
– ---
* Лампа для загара
** Цеппелин, Фердинанд (1838-1917) - конструктор дирижаблей.
– ---
Кнопка обсыпала пудрой собачью мордочку и Пифке с омерзением уставился в зеркало. Парикмахер, господин Хабекус, давно забыл, что ему надо стричь Антона, а тот так и трясся от удовольствия и хохота. Кнопка же, напротив, была убийственно серьезна. И для разнообразия принялась вслух читать все, что было написано на табличках и плакатах, развешанных в парикмахерской. Иногда она нарочно путала тексты.