Княгиня Монако
Шрифт:
— Но ты оттуда вернулся?
— А князь…
— Замолчи! Разве можно называть чьи-то имена? К тому же мне кажется, что у дамы денег хватило бы и на двоих.
— Нуда, но я захотел вернуться, я не захотел ехать с ней в Англию, я не захотел отказаться от родившихся у меня в голове замыслов…
— Каких замыслов?
— А! Этого я тебе не скажу, ты можешь проболтаться.
— Я не проболтаюсь.
— Проболтаешься.
— Видно, что ты меня совсем не знаешь.
— Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь.
— Неужели? Продолжай.
— Так
— Вот как?!
— Да, из-за нее, из-за нее одной; с тех пор как я ее увидел, я мечтаю только о ней; я не знаю ни одной женщины, которая могла бы с ней сравниться.
— Даже я, мошенник?
— Ты — совсем другое дело.
— Стало быть, у тебя две красивые женщины вместо одной.
Юноша засмеялся, показав два ряда белоснежных зубов:
— С меня будет довольно и одной.
— Какую же ты выберешь?
Он слегка поколебался, а затем взял меня за руку, с которой я сняла перчатку, и сказал:
— Тебя, ей-Богу! Этого мне достаточно; вот поистине королевская рука.
— Ах, сударь!
— Решено? Ты согласна? Настала моя очередь рассмеяться.
— Пойдем со мной вон туда, в скобяной ряд, сейчас там никого нет.
— Не могу, я жду свою госпожу.
— Твою госпожу! Она здесь? Где же?
— Она прогуливается неподалеку, вон там, я не знаю, где именно.
— С любовником?
— С графом де Гишем.
— Со своим братом?
Шевалье обошел вокруг меня, оглядывая меня со всех сторон и бурча себе под нос:
— Однако… Однако…
— Что ты там бормочешь?
— Я говорю… Я говорю… Послушай-ка! Ты надо мной смеешься?
— Никоим образом.
— Ты принимаешь меня за дурака.
— У меня и в мыслях такого нет.
— Что ж, давай твою руку и пойдем.
— Пойдем.
Мы стали гулять поблизости; я знала по опыту, что Мадам и граф де Гиш вернутся не скоро. Я провела с шевалье целый час, и все это время он веселил меня. Я прекрасно понимала, что юноша меня узнал, но не показывала виду, как и он; он говорил мне о любви, обращаясь ко мне как к горничной; это было удобно и вполне меня устраивало. Мне оставалось только слушать и не давать никаких обещаний.
На следующий день я поехала на Сен-Жерменскую ярмарку одна; я бывала там еще не раз и неизменно встречалась с очаровательным шевалье де Пезу; у меня нет уверенности, что мы не договаривались об этих свиданиях заранее. Я продолжала часто видеться с ним, пока он не отправился вслед за своим отцом г-ном де Бофором в Кандийский поход; шевалье завоевал там громкую славу, и он один может сказать, что случилось с герцогом. Возможно, я расскажу об этом; но мне неизвестно, даст ли шевалье де Пезу на это согласие, а я не хотела бы причинять ему неприятности.
Как-то раз я встретила на ярмарке актера Флоридора, и он попытался наговорить мне любезностей. В ту пору он вел тяжбу, и суд лишил его преимуществ знатного происхождения из-за того, что он стал комедиантом. Флоридор выиграл дело: он был дворянин и
— Я остаюсь королем в течение трех часов, — говорил актер, — и не имею при этом никаких забот, связанных с троном. Я делаю что хочу, вершу дела и мщу своим врагам, а если и умираю в конце, то по своей доброй воле. Ах! Что за дивное ремесло, сударыня! Мольер был прав, бросив дело своего отца, чтобы заняться тем же, чем занимаюсь я.
Что бы там ни говорили, папаша Поклен, с которым я была знакома (он обивал у меня стены), не столь уж сильно досадовал на выбор своего сына. Он ворчал только, что Мольер швыряет деньги на ветер, вместо того чтобы их копить, и был недоволен его браком.
— Зарабатывать без всякого труда столько денег словами и каракулями и не отложить даже медный грош в мошну — вот в чем моя великая печаль, сударыня, и вы бы тоже печалились на моем месте.
Бедняга Поклен мерил нас на свой аршин — вот уж поистине точное выражение.
Между тем я добралась в своих воспоминаниях до большой карусели, в честь которой назвали площадь перед дворцом Тюильри; король и придворные пошли из-за нее на огромные траты. Мы щеголяли в роскошнейших нарядах, я была усыпана фамильными драгоценностями (матушка, не поехавшая на это торжество, отдала мне свои украшения); г-н Монако разрешил мне увезти свою сокровищницу; несомненно, я была одной из самых нарядно одетых дам. Лозен возглавлял там одну из квадрилей; его девиз гласил: «Взбираюсь так высоко, как только можно подняться»; такой девиз устремляет ввысь. Тогда же Мадемуазель начала замечать графа, ибо она сказала мне:
— У вас очень честолюбивый кузен. Как знать? Возможно, он добьется своего.
В том, что возвышение Лозена остановилось на полпути, не было ни ее, ни его вины, но Бог справедлив, он не позволил ему идти дальше.
Тогда же я познакомилась с одной особой, о которой много говорили: то была маркиза де Ла Бом. Мадам принимала ее в тайне от Месье, который не выносил эту даму из-за того, что она имела изумительный вкус в отношении нарядов и украшала нас весьма необычными уборами из драгоценных камней.
Госпожа де Ла Бом была любовницей того самого герцога де Кандаля, красавца, который умер таким молодым, успев вскружить столько голов. Маркиза находилась в Лионе, когда она получила печальное известие, повергшее ее в отчаяние. Она ненавидела своего мужа и дала ему явное доказательство этого. Он вошел в комнату жены в ту самую драматичную минуту: она была непричесанной и ее волосы на редкость красивого пепельного цвета разметались по плечам. Ни у кого не было столь прекрасных волос; маркиз принялся их расхваливать и собрался было воздать должное прочим прелестям своей супруги. Маркизу, глотавшую слезы, возмутили все эти любезности; не зная, как проучить мужа, она схватила свои волосы, отрезала их под корень и сказала: