Княгиня Монако
Шрифт:
Юноша вернулся домой глубоко опечаленным и взволнованным: после его танца с мадемуазель д'Аркьен королева позвала свою крестницу, и та больше не отходила от нее. Очевидно, она запретила девушке впредь слушать Собеского в ожидании более богатого и влиятельного претендента на ее руку. В самом деле, начиная с этого дня им не позволяли больше встречаться. Молодому человеку не удавалось сказать Марии хотя бы слово; королева обращалась с ним необычайно сурово и едва отвечала ему, когда он отваживался засвидетельствовать ей свое почтение. Несчастный юноша был настолько удручен, что даже собирался отправиться в Венгрию сражаться с турками и погибнуть там на поле брани.
Настала весна, лед растаял, распустились листья, а затем и цветы. Начались праздники, как это принято в тех краях, но Собеский
— Прекрасный отшельник, поскольку вы не желаете больше появляться вместе с нами при дворе, мы решили жить вместе с вами на лоне природы. Вы же нас не прогоните?
Молодой человек не мог поверить своим глазам! Он увидел королеву и Марию в сопровождении придворных, притаившихся за деревьями и показавшихся, как только государыня подала им знак; все они были в необычайно нарядных костюмах пастухов и пастушек. Собескому казалось, что ему видится сон, и он потерял дар речи.
— Вы оказались самым скромным, самым кротким и самым преданным, — сказала королева, — вы достойно выдержали испытание и теперь будете самым счастливым: вот ваша жена.
Свадьбу сыграли в замке Собеского, и двор пребывал там несколько недель. Поляки, в отличие от нас, не соблюдают этикета, королевская власть у них передается избирательным путем, и каждый может стать королем. Впрочем, польские вельможи очень богаты и чрезвычайно любят пышность.
После смерти мужа г-жи де Гонзага король по просьбе принцессы Пфальцской употребил свое влияние в пользу Собеского; таким образом, мадемуазель д'Аркьен ныне является королевой Польши; ее так называемая сестра вышла замуж за г-на де Бетюна и стала женой нашего посла в этой стране, что придало ей весьма довольный вид.
Коль скоро речь зашла о Севере, я расскажу еще одну историю, о которой мало говорили при дворе и все обстоятельства которой я узнала от Мадам, поскольку дело касалось представительницы ее семьи и своего рода фаворитки — госпожи принцессы Тарантской, урожденной Эмилии фон Гессен, тетки Мадам, которая без труда заняла бы мое место, не будь она фанатичной протестанткой. Король не позволил ей находиться возле его невестки, к величайшему сожалению обеих дам. Они с удовольствием говорили о чем-то по-немецки, ели кислую капусту и прочие мерзости своей отвратительной кухни. Шпик и колбаса были их излюбленным угощением. Я наблюдала, как Мадам поднималась голодной от королевского стола, на котором стояли самые изысканные яства, а затем поедала в каком-нибудь уголке Пале-Рояля гнусное фрикасе, от одного запаха которого я лишалась чувств.
В свете ходили слухи, что я была уже не в столь хороших отношениях с Мадам, так как она узнала о моей любовной связи с шевалье де Лорреном, и на этот счет строились всевозможные догадки. Госпожа Тарантская сочла уместным просветить, по ее словам, Мадам относительно того, что творилось вокруг принцессы и с чем она мирилась. Мадам стала на меня обижаться, не решаясь ничего мне сказать, но у меня хватило хитрости стать необходимой принцессе, сначала поссорив ее с Месье, а затем помирив их, — это было под силу мне одной. Мадам была вынуждена изменить свое отношение ко мне и рассказать обо всем. Я отплатила г-же Тарантской, но не в присутствии принцессы, которая подобного не любила, а когда осталась с ней наедине. Я как следует отчитала ее и запретила ей заходить к Мадам в неурочные часы без особого на то приглашения — словом, я так прочно утвердилась на своих позициях, что г-жа Тарантская
— Ваше величество, если женщина вроде меня не намерена любезничать с мужчинами, она вправе немного позабыть о своем достоинстве и дать себе волю. Все знают, что я не совершаю дурных поступков, и люди меня простят, будьте покойны, не в пример прочим — тем, что сидят на месте, но знают, как вознаградить себя за это.
У г-жи Тарантской была дочь, мадемуазель де Ла Тремуй; мать послала ее в Данию, король и королева которой были ее близкими родственниками. С мадемуазель де Ла Тремуй приключилась при датском дворе чрезвычайно романтическая история; девушка обстоятельно описала ее Мадам, и принцесса по моей просьбе дала мне прочесть это письмо. Я собираюсь рассказать здесь эту историю, так как она мало кому известна, ибо произошла слишком далеко от нас, а придворные обращают внимание либо на то, что видят собственными глазами, либо на то, что может им пригодиться.
Мадемуазель де Ла Тремуй отправили в Копенгаген, к королеве, ее двоюродной сестре. Это очень красивая и приятная особа. Она поехала в Данию не за тем, чтобы искать себе мужа, но нашла там больше, чем могла бы пожелать: такое непременно случается с хорошенькими, богатыми и знатными девицами. За несколько лет до этого ей приходилось встречать во Франции брата короля принца Кристиана, очень привлекательного и очень любезного человека, который, находясь вдали от нее, был полон юношеских воспоминаний и воспылал к ней страстью, как только снова ее увидел.
Мадемуазель де Ла Тремуй была прекрасной партией во всех отношениях. Королева догадалась, что юноша влюблен, и рассказала об этом своей кузине; убедившись, что девушка отнюдь не равнодушна к принцу, датчанка обрадовалась, что та останется возле нее. Однако Бог или дьявол распорядились иначе.
XXX
Во всякой стране есть свои фавориты; у датского короля тоже был один любимец, достойный стать героем какого-нибудь романа, самого необыкновенного из всех возможных. Этого человека звали Шумахер; он был всего лишь сын виноторговца и благодаря своим дарованиям и исключительным заслугам сумел подняться из ничтожества и занять видное положение, став графом Гриффенфеллем и великим канцлером Дании и Норвегии. Король считался с ним во всем, и сама королева, поддавшись влиянию графа, решила женить его на дочери герцога Гольштейн-Августенбурга, представителя младшей линии королевского рода. Канцлер превосходно управлял страной, установив законоположение, которого у нее не было вообще; он даже снискал прозвище «Северный Ришелье».
В то время как принцесса де Ла Тремуй прибыла в Копенгаген, принцесса Гольштейнская, направлявшаяся туда же, еще находилась в пути; едва только граф Гриффенфелль увидел принцессу Амелию, он влюбился в нее столь же страстно, как принц Кристиан, и тотчас же написал герцогу Гольштейнскому, что он отказывается от почетного брака с его дочерью.
Вообразите, что за этим последовало. Оба поклонника немедленно стали соперниками; Гриффенфелль обладал властью, но сердце принцессы было отдано Кристиану; таким образом, возможности для соперничества у них были равные. Когда королева, заручившись признанием кузины, отправилась к королю и рассказала ему о своем намерении выдать ее замуж за принца, она страшно удивилась, получив отказ; Гриффенфелль же никому ничего не говорил, скрывая свою любовь и свои притязания; подобно всем влюбленным, граф ждал знака одобрения от возлюбленной; король был единственным, кому он доверился. Его влияние на государя было столь велико, что он сумел добиться от него одобрения своего отказа от принцессы Гольштейнской, невзирая на проистекающие из этого неприятности.