Княгиня Ольга. Две зари
Шрифт:
– Я им говорю: жену мою в Киев забрали, так дайте мне другую! Сестру свою не хочет мне Святослав отдать. Просил Олегову внучку – тоже не отдает. Говорят, Ольга ей ключ привязала, теперь она раба ее. Это правда?
Лют кивнул.
– А я и позабыл, – с воодушевлением продолжал Етон, – что у меня здесь, у бужан, добрая невеста припасена! Воюн укромовский мне нынче напомнил. Я ведь знал, что суждено мне старым умереть и заново молодым родиться. Полсотни лет назад мне Один в тайности сие обещание дал. Потому я и перстень Воюну оставил, чтобы дочь не выдавал, ждал, пока я
Лют хмыкнул с невольным одобрением: ловко придумано. Новый Етон и правда не дурак, хоть до старого ему, как зайцу до тура.
– Это самая по мне невеста! – увлеченно говорил Етон. – Роду хорошего, старинного, в доброй славе. Собой, люди говорят, красавица, как заря ясная. Да вот незадача – и эту в Киев уволокли. Видно, у вас в земле Русской худо с девками, красивых не родится, коли вы на наших все заритесь!
Этот выпад Лют оставил без внимания. В Киеве красивых девок хватало, но не для Етона.
– Я ее и увидеть не успел – а ведь у нее перстень мой обетный был, обручальный! Что с ней там, в Киеве? Ее Святослав замуж выдаст? Ведь не продаст же, коли она взята в тальбу, а не в челядь?
– Я не знаю. Может, и выдаст.
– Давай уговор. – Етон положил руку на стол. – Ты как в Киев воротишься, попроси, чтобы Святослав отпустил Воюнову дочь мне в жены. Она по праву моя, я с ней при рождении ее обручился! Пусть отдаст. А я тогда тебе все обиды прежние прощу и буду за брата почитать.
Лют не ответил, слегка катая в ладони чашу. Очень ему нужен такой брат, всю жизнь мечтал! И Етон не знает, что Святослав любит Люта немногим больше, чем сам плеснецкий князь. Неприязнь их имела весьма давние семейные корни, и если братья Свенельдичи обратятся к Святославу с просьбой, то он, скорее всего, поступит наоборот. Но этого Етону знать не нужно. Да и отвечать сразу отказом было бы неразумно: им здесь ездить каждый год.
Хотя… С удивлением Лют обнаружил, что замысел Етона ему скорее нравится. Почему бы и нет, если подумать? Воюнова дочь достаточно хороша, чтобы стать для Етона водимой женой, и бужане примут ее как княгиню. Но и Киев от этого брака никакого урона не понесет – Етон породнится не с кем-то из других князей, а со своими же. Но тот, кто поможет это устроить, приобретет дружбу и Етона, и Воюна, человека весьма влиятельного на рубежах Деревской и Бужанской земли.
– Если выйдет, что я ее из плена вызволю, отцу дочь возвращу, обо мне по всей земле слава добрая пойдет! – убеждал его Етон. – Хоть песню складывай: вдову молодую обидели, Змей в пещеру уволок, а я вызволил! Помоги мне, а? Ты у меня прежнюю жену забрал, ну да чуры с ней, я и вспоминать больше не буду. А то уж и не знаю, где другую искать.
– Что с вашей вдовой делать, решает только князь. Я не знаю, что с ней сейчас, и не стану гадать, как Святослав думает ею распорядиться.
– Но ты пообещай порадеть мне в этом деле, – Етон подался к нему. – Как вернешься, попроси ее у Святослава для меня. Удастся дело – век будешь мне братом. Не удастся… придется мне в другом каком месте о себе порадеть. Без жены мне ходить не пристало, я ведь не отроча.
На
– Обещать ничего не буду, – боясь, что Етон тоже вспомнит лишнее, Лют поставил чашу и встал. – Но просьбу твою Святославу и Эльге передам.
– Передашь? – Етон обрадованно вскинул голову. – Попросишь за меня? Поклянись!
Лют лишь прикоснулся к рукояти своего Телохранителя. Благодаря врезанным в стальную основу тонким кусочкам медной и серебряной проволоки она, хорошо начищенная, при огне ярко блестела. Это легкое касание заменяло самую сильную клятву, какую может дать рус.
А руки он все-таки Етону не подал. И тот, надо думать, это отметил.
– На том спасибо, – бросил Етон, вновь превращаясь в князя, которому не пристало обращаться с просьбами к чужому боярину. Не встал, а лишь откинулся назад, намекая, что беседа окончена.
Попрощавшись кивком вместо поклона, Лют пошел прочь. Телохранители мигом вскочили и устремились к двери, будто составляли его неотделимую часть: Гуннульв вышел перед господином, двое других позади.
Думарь, в обнимку со своим мечом сидевший на приступке княжьего стола, проводил киянина угрюмым взглядом. В душе он так и не простил Рысенку надругательство над Етоновой могилой и обман. Но ему было некуда отсюда уйти. Между Думарем и лесным найденышем не было кровного родства, но причудливой судьбой и хитроумной волей старого Етона он был связан с его преемником не менее сильными узами, чем отец с сыном.
Удовлетворенный этой беседой, больше Етон киевских послов не удерживал. Им тоже не было смысла медлить: близкая весна грозила порушить санный путь. До Киева оставалось еще дней пятнадцать пути, но после Франконовурта уже казалось близко. И особенно торопился Лют, хотя никому не говорил о причине. Его дома ждала молодая жена, ставшая ею всего-то за месяц до его отъезда на полгода… Это было сурово, но Лют понимал, что брат, устроивший ему это путешествие, был прав: после того как он с посольством побывал у восточных франков и виделся с самим Оттоном, никто уже не посмеет сказать, что-де сын челядинки недостойный муж для женщины княжеского рода и звания.
За три дня посольский обоз дополз от Плеснеска до Укромовской волости и заночевал в Горинце, обозначавшем границу с Деревской землей. Перед тем, в Укроме, с ними простился Плетина и его люди, а Воюн, рассказав о своих делах родным, отправился с киянами дальше.
На русском участке пути киевский обоз уменьшился вполовину: остались в Плеснеске тамошние купцы со своими отроками. При боярах имелась сотня их собственных оружников, да почти столько же набиралось киевских купцов и разной челяди. Верхом ехали бояре и дозоры – передовой и замыкающий. При санях имелись возничие, но не везде: часть саней была скреплена между собой, так что один возница вел двое-трое.