Князь Арнаут
Шрифт:
Под Дамаском Жака убили, а его пустой мех оказался среди прочей поклажи, которую везли на вьючном ослике. Теперь вот слуга грек вознамерился вновь налить в мех вина и, как говорится, — на тебе! Ренольд, чтобы не ломать себе голову, отнёс находку в королевскую канцелярию и забыл о ней. Было это с неделю назад.
— Тогда я говорил вам, мессир, и теперь повторю, — набычась произнёс Ангерран, — это всё дьявольские проделки того трактирщика! Может, он эту штуку туда подложил, чтобы на добрых христиан порчу наводить?
— Да чушь всё это! Какую ещё порчу? Какой вред человеку может сделаться от свинца? — досадливо отмахнулся рыцарь. — То-то,
— Вы за имуществом не смотрите, а я смотрю, — настаивал оруженосец. — Я его Жаку с Пьером отдал, когда вас в башню отвели... То есть когда вы туда приехали на коне. Поскольку Пьер терпеть не может здешнего вина и даже зеленеет от него, если много выпьет, то всё, почитай, тогда отошло Жаку. А потом я там видел слуг того трактирщика с сыном его старшим, Нарсизом или как там его звали.
— Ну и что?
— Ничего. Какого, спрашивается, лешего им понадобилось в княжеских конюшнях?
— Откуда мне знать? — Ренольд только пожал плечами, он никак не мог уловить связи между неожиданной опалой, бурдюком и странными передвижениями слуг и родственников трактирщика. Пилигрим давным-давно забыл даже, как тот выглядел. Для него корчмарь являлся презренной тварью, не заслуживавшей того, чтобы о ней вообще помнить. — Может, они привезли корма?
Его молочный брат смотрел на жизнь под другим углом.
— А потом ещё там вертелась эта чёртова прачка, — продолжал Ангерран. — Она всё пристраивалась к Пьеру... Вот дьявол! Забыл, как её звали!
— Какая разница? — спросил рыцарь, не понимая, зачем вообще слушает его. — Ну и что же Пьер?
— Эй, мессир! Да кто ж позарится на такую? — ухмыльнулся оруженосец. — Уж кого-кого, а баб в Антиохии всем хватало. И даже Жак её послал подальше, мол, ступай себе! Она им сразу не понравилась... хворь-холера! Пьер вообще уверял, что в такую бабу если меч свой воткнуть, то потом сам испортишься, высохнешь и умрёшь. А уж что до Жака, так тот, мир душе его, так он, на мой разум, больше кобыл любил, чем баб. Он эту сразу погнал, говорит, такая, мол, всех коней перепортит. Увидят её рожу и есть перестанут.
— Что ты всё несёшь мне про каких-то... селёдок сушёных?! При чём тут прачки и кони?!
— А при том, мессир, что раньше я её в корчме видел, — заявил Ангерран. — Но только там она какая-то другая была! Точно и не из простых, вроде из благородных или из торговых, но не служанка и уж точно не прачка. Дама. По-моему они — соглядатаи язычников.
Умствования оруженосца не на шутку злили Ренольда.
— Ну и плевать мне на неё! — зарычал он. — До Антиохии триста миль! И вообще, когда это было?! При чём здесь твоя прачка и... и... какие-то там соглядатаи неверных?
Сопоставление сформировавшегося в сознании неприятного образа какой-то там прачки или даже дамы из Антиохии и вставшей перед мысленным взором рыцаря глумливой ухмылки, не сходившей с физиономии коннетабля Маннасса во время их недавнего с Ренольдом разговора совершенно расстроили пилигрима. Что за вздор? Как могут быть связаны с коннетаблем Иерусалимского королевства угнездившиеся в Антиохии шпионы язычников?! Чушь!
Увидев, что Ангерран хочет сказать ещё что-то, сеньор пригрозил:
— Заткнись или я тебя поколочу.
Предупреждение возымело действие, оруженосец оставил свои рассуждения при себе. А Ренольд — расстраиваться так расстраиваться — спросил:
— Сколько денег у нас осталось?
— Деньги всё, что
— Чёрт собачий! Куда же они подевались?
— Так ведь вольно было швырять направо и налево? — пробурчал оруженосец себе под нос. — На храм сколько пожертвовали, да и нищим ваша милость без счёта разбрасывала. За дом вперёд заплатили, могли бы и половину дать.
Ренольд и сам поражался, до чего довели его приступы необузданной щедрости. Никогда с ним не случалось такой промашки. В прежние времена он мог и вовсе не заплатить. Впрочем, причины столь неожиданного благонравия заключались в том, что молодой кельт, искренне недолюбливавший попов и торгашей (дом, где он жил, как раз и принадлежал одному из таких толстосумов, даже и не французу по происхождению), подсознательно чувствовал, что, как гласит поговорка: «В Риме соблюдай обычаи римлян». Он понимал, что дружба с королём ко многому его обязывает, теперь он мог грабить и драться только на войне, неважно, с кем она будет вестись, а в мирное время... «С волками жить, по волчьи выть», — как-то само собой приходило на ум.
Ренольд гнал от себя подобные сравнения и ждал войны. Но её не было. Оставалось одно: продавать потихоньку лошадей и переезжать в жилище поскромнее, в полную клопов и прочей нечисти гостиницу.
Ох, как ему не хотелось этого! Он пришёл к выводу, что должен во что бы то ни стало прорваться к королю, а уж потом решать, что делать. Может, и правда, отправиться в Антиохию и попроситься под руку Раймунда и его жены? Имея лошадей, можно собрать небольшую дружину и уже с ней наниматься на службу. Ренольд понимал, что князь скорее всего не откажется от его услуг и, возможно, даст землю или денежный бенефиций...
Пилигрим почти уже принял решение. Он даже подумал, не следовало ли показать королю Бальдуэну, что он не нуждается в его милости, и подумывал о том, чтобы уехать поскорее, как вдруг прибыл гонец из дворца.
Ренольда желала видеть сама королева Мелисанда.
Прежде пилигриму не доводилось видеть вблизи ту, что являлась действительным правителем главного Утремера.
Старшей дочери короля Бальдуэна Второго, вдове короля Фульке и матери короля Бальдуэна Третьего не исполнилось ещё и сорока [45] , однако в мыслях она представлялась Ренольду этакой ужасно старой дамой. На деле всё оказалось совсем по-другому. Перед юным кельтом предстала не молодая, но весьма эффектная и вполне ещё способная нравиться мужчинам женщина.
45
Возможно, ей уже было сорок, скорее всего, Мелисанда родилась около 1010 г., может быть, в 1109-м или 1108-м. Однако возможно так же, что и в 1111-м, но едва ли позже. Поскольку вторая дочь короля Бальдуэна II, Алис, в 1126-м уже была замужем, а в 1128-м стала матерью Констанс, значит, скорее всего, появилась на свет не позднее 1112 или 1113 г., так как раньше 13-14-летнего возраста без крайней необходимости династические браки, как правило, не совершались. Саму Мелисанду выдали замуж только в 1129 г., то есть после сестры. Отец её, конечно, ждал, пока найдётся подходящий кандидат, ведь мужу Мелисанды предстояло стать королём. Но что заставило Бальдуэна поспешить? Он решил пресечь любовные похождения наследницы престола? Или же почувствовал, что жить ему осталось недолго?