Князь Арнаут
Шрифт:
Дама не скрывала восхищения.
— Я в жизни не знала ничего подобного, — призналась она. — Мне ведь и девяти не исполнилось, когда меня выдали замуж за князя. Я вошла в возраст только через четыре года. Всё это время он не слишком-то соблюдал супружескую верность, но Эксиния сказала, что я не должна ревновать. Она мудрая, когда у дам или служанок возникают какие-нибудь беды или просто не с кем поделиться и попросить совета или помощи, мы все к ней бежим без чина. Я и не ревновала... Как могла. Однако после того, как я стала женщиной, мало что изменилось. Со мной он лишь выполнял супружеский долг. Но и я ведь живая, правда?
— Ты — моя императрица! — воскликнул Ренольд. — Я бы ни за что не стал заставлять тебя делить меня с другой!
— Не клянись, — посмотрев на него с укоризной, покачала
«Возможно ли? — рыцарь не верил своим ушам. — Она хочет, чтобы я стал её мужем?!»
— Кузен предложил мне выгодную партию, — продолжала Констанс с усмешкой. — Даже не одного, а целых трёх женихов на выбор. Один другого краше, богаче и знатней. Ив де Неель, граф Суассонский. Ты знаешь его, этот замухрышка много о себе воображает. — Княгиня брезгливо поморщилась и вдруг добавила: — И мой кузен тоже! Не нравится, говорит, возьми Вальтера де Фоконбера. Этот остолоп только тем и кичится, что его семье когда-то принадлежало княжество Галилейское. Точно не знает, что оно и основано было для троюродного брата моего отца, Танкреда д’Отвилля. Он-то был князем, а они...
Констанс махнула рукой.
Занервничавший было Ренольд немного успокоился, тон, которым она давала характеристики личным качествам женихов, не допускал благоприятного исхода сватовства.
— А третий, — наследница надула губы, — я его, правда, не видела, но он — какой-то там барон из Триполи! Представляешь? Я даже имя его забыла... нет, подожди, вспомню, Рауль, Рауль де Мерль! Я сказала кузену, чтобы и думать не смел ни про какие свадьбы. У меня траур! А этому Раулю я велела передать, чтобы и вовсе не беспокоился!
— Триполи, — подхватил Ренольд, — в Триполи никто не умеет как следует драться. Эх и надрали же мы им загривки под Араймой! Гнали этих жеребяток [76] до самых ворот их столицы. Ей-богу, имей я сотню добрых рыцарей, взял бы её штурмом и преподнёс бы тебе, моя любимая!
Оба задумались: а не плохо бы! Вот и вотчина для старшего сына Раймунда, Боэмунда, когда придёт время. Малышу Бальдуэну — Тортосу. Вот бы славно! А самим здесь править без хлопот! [77]
76
Les poulains — жеребятки, так прозвали французские рыцари Второго похода своих союзников, местных баронов, за нежелание сражаться с противником.
77
А ведь так и будет потом! Ровно в год гибели Ренольда сын Боэмунда III, двенадцатилетний княжич Боэмунд (будущий Боэмунд IV), унаследует графство Триполи от его бездетного владыки, графа Раймунда III, а после смерти узурпирует и власть в Антиохии. Так государства злейших врагов, самых знаменитых из крестоносцев, Раймунда де Сен-Жилля и Боэмунда Отрантского, объединятся под скипетром одного правителя.
Никто из них, ни княгиня Антиохии, ни её новоиспечённый вассал и любовник, ни о чём не спрашивал другого, не строил никаких планов. Оба раз и навсегда уверились в мысли, что они неизбежно, неминуемо должны быть вместе.
Словно проникнув в тайные думы Ренольда, Констанс сказала:
— Но если кузен узнает что-нибудь про нас раньше времени, он придёт сюда с дружиной и заставит меня покориться. Потому-то, любимый мой, нам и придётся вести себя очень-очень осмотрительно [78] .
78
В течение года и одного
— Но сколько же нам ждать?!
— Не знаю, верю лишь, что момент такой настанет, — твёрдо произнесла Констанс. — И мы его не упустим!
Ренольд промолчал, ему вдруг показалось, что, произнося последние слова, княгиня мысленно погрозила кому-то кулаком.
VI
Томительно тянулось ожидание.
Чтобы как-то забыться, Ренольд погрузился в труды. Всю зиму он занимался строительством. Получив от княгини щедрое вспомоществование, рыцарь нанял мастеров-ромеев, стараниями которых Ле Клапьер превратилась в довольно крепкий орешек. Тот, кто решил бы расколоть его с налёта, мог рисковать сломать свои зубы, какими бы острыми они ни были.
С трёх сторон перед сравнительно невысокой, сложенной из дикого камня стеной выкопали глубокий ров. С четвёртой крепость защищал глубокий овраг. Пользуясь тем, что башня стояла на пригорке, специалисты повысили обороноспособность укрепления, стесав часть склона и сделав его почти вертикальным. Стены смыкались с донжоном, благодаря чему замок тут делался практически неприступен для войск, использовавших лёгкие осадные средства. Из-за сравнительно малых размеров едва ли кому-нибудь пришло бы в голову штурмовать Ле Клапьер с помощью катапульт. (Для этого пришлось бы по-настоящему разозлиться на его владельца).
Мастера углубили и расширили имевшиеся под башней подвалы, теперь там могло храниться такое количество провизии, которого нынешней дружине Ренольда хватило бы на целый год. Не забыли и о конюшнях для лошадей. По распоряжению княгини-покровительницы сенешаль Антиохии открыл крышки сундуков Секрета [79] и ссудил нового вассала деньгами, на которые он приобрёл несколько коней и вьючных животных.
Количество же воинов рыцарь пока увеличивать не стал, так как вследствие этого автоматически возросло бы количество едоков. Однако обзавёлся несколькими конюхами и грумом. Взял себе и нового оруженосца. Ангерран, который пока продолжал оставаться слугой, всё чаще выполнял особые поручения сеньора.
79
1 Secrete — находившиеся в ведении сенешаля чиновники, в чьи обязанности входил приём денежных сумм и драгоценностей, которые шли на нужды княжества. Иначе — казна, за сохранность которой отвечало лицо, занимавшее высшую должность при дворе, то есть сенешаль.
По причине весьма сжатого, как мы бы сейчас сказали, штатного расписания молочный брат объединял в своём лице одновременно сенешаля и коннетабля двора сеньора Кроличьей Норы. Последний называл Ангеррана мажордомом. Впрочем, замок мало походил на жилище барона или даже обычного кастелэна в Европе, это был самый настоящий форт, в котором практически отсутствовали женщины, за исключением, конечно, прачек и стряпух.
Даже если бы владелец имел жену или дочь, те, вне всякого сомнения, предпочли бы обменять комнаты в угрюмой башне на уютный домик в цветущей, полной жизни Антиохии. Никогда ещё с самого основания своего город этот не переживал такого подъёма, как во времена владычества пришельцев с Запада. Увы, Жемчужина Сирии, не в пример нынешней своей госпоже, переживала последний приступ молодости, веселилась, точно знала, пройдёт ещё чуть больше столетия (а это не так уж много, если учесть, что город к описываемому нами моменту просуществовал на свете уже почти полтора тысячелетия), и женихи позабудут её, оставив красотку доживать век в нищете и забвении.