Князь из будущего. Часть 2
Шрифт:
— Мы помним его, — вскинул глаза Ираклий. — Брат написал, что он передал бесценные сведения, когда авары осадили Константинополь. Где ты откопал этого парня, Александр? Он один работает лучше, чем вся твоя канцелярия.
— Мое усердие направлено на пользу Августа и Августы, ваша царственность, — торжественно ответил патрикий, который в данный момент представлял себе, как его не в меру прыткий подчиненный корчится на дыбе.
— Напиши брату, что мы не сможем дать войска, — задумчиво ответил Ираклий. — У меня просто нет лишних людей. Персы собирают новую армию. Пусть Феодор дает деньги, обещает все что угодно, но удержит варваров. Пусть пошлет этого
— А Сирмий, ваша царственность? — вопросительно посмотрел на повелителя патрикий. — С ним что будем делать?
— Ты не хуже меня знаешь, — поморщился Ираклий. — Нам его не удержать. И отстроить его мы не сможем, казна пуста. Пусть договариваются с этим склавином, чтобы не грабили наши земли.
— Слушаюсь, государь, — с непроницаемым лицом ответил Александр. — Ваша мудрость внушает трепет. Я не смог бы предложить лучшего решения.
— Надеюсь, ты выразишь свое удовольствие нашему слуге, Александр? — со змеиной улыбкой спросила Августа. — Если у него все получится, конечно.
— Безусловно, кирия, безусловно, — до боли сжал скулы патрикий. — Если его ждет успех, то я сам буду ходатайствовать о назначении его сакелларием[45] или протовестиарием[46] Благочестивой Августы. Он должен быть щедро вознагражден за свое усердие.
— Ты не избавишься от него, Александр, — император посмотрел на патрикия тяжелым взглядом. — Он хорош, и мы не станем делать из него еще одного счетовода или смотрителя нашего гардероба. Я и так кормлю целую ораву бездельников.
— Да, ваша царственность, конечно. Как вам будет угодно, — низко поклонился патрикий. Настолько низко, чтобы торжествующая императрица не увидела его перекошенного злобой лица.
* * *
В то же самое время. Новгород.
— Благословляю это жилище и всех живущих здесь! — владыка Григорий окропил святой водой двухэтажный дом, в котором поселился Лотар со своей семьей.
Кузнечный конец Белого города был одним из самых зажиточных, а дом мастера спорил по размеру даже с домом его соседа Максима, что жил рядом. Первый этаж был построен из камня, а второй — из толстых бревен, туго проконопаченных паклей. Под домом был выложен сводчатый подвал, куда слуги натащили напиленного кубами льда. Там летом будут припасы храниться. Дом был богатым, а кузнец, который еще помнил, как спал на топчане в мастерской хозяина и ел липкое варево из разваренного овса, не верил своему счастью. Новое жилище было набито добром под самую черепичную крышу. Резная мебель, ковры, посуда и сундуки с одеждой. Все это Эльфрида тащила в дом с ненасытной жадностью голодной сироты. Она не могла пропустить какой-нибудь новый гобелен, который потом неделями гладила пухлыми пальцами, что были похожи на неизвестные здесь сосиски. Да и сама Эльфрида от сытой жизни весьма прибавила в нужных местах, к вящей радости своего мужа. Он был по-прежнему без ума от нее.
— Ну, как тебе? — Лотар хлопнул жену по необъятной заднице, но та даже не отреагировала на это, чего раньше не случалось. Она была в полной прострации. Дочь мельника, не слишком избалованная прежней жизнью, с трудом привыкала к свалившемуся на нее богатству.
— Да глазам своим не верю, — честно ответила она, отправляя служанок с детьми в их собственные комнаты. — И это всё наше с тобой? Я как будто сплю. Вот проснусь сейчас, и снова отцовский
— Зря ты тогда посоветовала деньги его светлости зажать, — напомнил ей про ее прегрешение Лотар. — Ведь от его щедрот все это богатство у нас.
— Трудом твоим заработано, а не его щедротами, — сварливо поджала губы Эльфрида. — Десятую долю тебе дал, словно собаке кость бросил. Скряга наш князь редкостный.
— Вот ведь дурная ты все-таки баба, — вздохнул кузнец. — И чего тебе не хватает? Об сундуки с добром скоро спотыкаться начнем. На золоте есть хочешь? Не стану я тебя больше слушать. Ведь такой позор претерпеть пришлось. Меня боярыня Любава чуть ли не вором выставила.
— Две сотни солидов, — вздохнула Эльфрида. — Две сотни! Это ж какие деньжищи отдали. Глаза бы ей выцарапала, стерве.
— Максим все три сотни отдал, — злорадно сказал Лотар. — Его жена чуть слюной не захлебнулась. Сказывают, она в голос рыдала, когда серебро отсчитывала. Почти ромейский талант новой монетой. Двое слуг тот ларец тащили. Представляешь?
— Правда? — расцвела в счастливой улыбке Эльфрида, которой уже не так жалко потерянных денег стало. — Так ей и надо, задаваке. Думает, шелковый платок купила, и настоящей боярыней стала. А я тот платок первая увидела, между прочим. Коза ободранная, терпеть ее не могу.
— Ты-то у меня куда красивее, — подмигнул ей Лотар, снова протянув к жене жадные руки. — И в теле, не как она. У той и подержаться не за что.
— Хозяин, хозяйка, — прибежала служанка, отвлекая Лотара от изучения телес собственной жены, — гости у нас.
— Кто?
— Господин Максим с женой, сосед наш который, — бойко ответила та.
— Сюда его веди, — кивнул Лотар, а когда горбоносый римлянин зашел в комнату, закрывая могучей спиной щуплую фигурку жены, раскинул широко руки:
— Дорогой сосед, здравствуй! Рад тебя видеть!
— Агриппина, душечка! — сладко улыбнулась Эльфрида соседке. — Ты такая красавица в этом платке! Боярыня прямо! Прошу вас к столу, сейчас обед подадут. Сам Владыка Григорий у нас в гостях, он в столовой ожидать изволит.
— А настойка будет? — жадно зашевелил ноздрями Максим. — Ну, та самая!
— Будет! — радостно ответил Лотар. — Владыка сказал, что в новоселье нужно радость в сердце иметь. Он кувшин с собой принес!
— Ну, сейчас порадуемся, — потерли мозолистые руки кузнецы. Выпить они были не дураки. Да и жены их, пропустив стаканчик, любили похвастаться друг другу новым колечком и перемыть кости соседкам. Они, уважаемые дамы с Кузнечного конца этих гордячек из концов Ткацкого, Кожевенного и Плотницкого, где жили всякие тележники, бондари и колесники, терпеть не могли, и были в этом совершенно единодушны.
Добрята терзал лист бумаги гусиным пером, прорывая его тяжелой не по возрасту рукой. Он раздался в плечах еще больше, став из-за постоянных упражнений с луком почти горбатым. Толстые пласты мышц на спине сделали его кряжистым, лишив фигуру юношеской легкости и изящества. А может, он в отца своего пошел. Добрята уже и не помнил того за давностью лет. Лишь сильные руки и густая борода вспоминались, а остальное было словно покрыто туманом. Государь поселил его в ближней своей усадьбе, и теперь парень каждый день ездил в Новгород, где с ним занимались учителя, нагоняя программу, пропущенную в Сиротской сотне. Шестнадцать лет уже, взрослый муж, бородка с усами растет, а приходится учить то, что позабыл уже давно за ненадобностью.