Князь Меттерних: человек и политик
Шрифт:
В конце августа 1808 г. Меттерних настроен оптимистически: «Гордиев узел можно разрубить без труда» [148] . Он явно доволен собой и в своей, мягко говоря, не очень скромной манере пишет отцу (3 сентября 1808 г.), что слухи о войне, которые ходили по Европе, «благодаря моим усилиям превратились в ничто; мы не только имеем мир с Францией, но и самые лучшие отношения с ней, которые обеспечили нам Бог, храбрые испанцы, мое собственное мужество и твердое поведение» [149] .
148
Цит. по: Botzenhart M. Op. cit. S. 249.
149
Цит. по: Corti E. C. Op. cit. Bd. 1. S. 130.
Но
12 ноября Меттерних прибывает в Вену. Его немедленно принимают сначала Штадион, затем Франц. Ему сразу же становится ясно, насколько далеко зашла Австрия в своих военных приготовлениях. По сути дела, корабли были уже сожжены, мирная альтернатива практически не принималась в расчет. Штадион весьма оптимистически расценивал перспективы новой войны с великим полководцем. Надежды вселяло настроение народа. Наполеону теперь должна была противостоять не только армия, но и нация.
От Меттерниха ждали консультации по трем основным вопросам: 1) внутреннее положение Франции, 2) возможности сближения между Австрией и Россией, 3) влияние войны в Испании на военную мощь Наполеона. В результате из-под его энергичного пера вышли три памятные записки, на основании которых ряд историков склонен считать его одним из главных подстрекателей и зачинщиков войны. Но, как верно замечает М. Ботценхарт, ни в одной из этих записок Меттерних не отвечает на вопросы о том, начинать ли войну и когда это лучше сделать.
Работая над памятными записками, Меттерних опирался во многом на сведения, полученные в ходе общения с Талейраном и Фуше. Существенную роль играли и его личные наблюдения. В связи с первым вопросом он отмечает изменения в настроении французов, в их отношении к Наполеону. Император, по мнению Меттерниха, «уже не отец своего народа, а глава армии». Поэтому предполагаемая война будет не войной французской нации, а скорее войной армии [150] . Но Клеменс, как обычно, осторожен, он предупреждает, что нельзя строить расчеты на настроениях французского народа, тем более что он еще достаточно лоялен к своему правителю.
150
NP. Bd. 2. S. 248–249.
Другое дело антинаполеоновская оппозиция, прежде всего в лице Талейрана и Фуше. Всплывает в этой связи и любовница Клеменса Каролина Мюрат. Талейран сказал Меттерниху, что привлек на свою сторону Коленкура. Их цель – «консолидировать новый порядок вещей на их родине, обратить взоры императора вовнутрь страны, работать над всеобщим миром» [151] . В Эрфурте Талейран обратился к царю как к спасителю Европы. Толстой подтвердил все сказанное Талейраном. После двух десятков встреч с Талейраном у них сложился общий подход: «Дело Наполеона перестало быть делом Франции, Европа может быть спасена только тесным союзом между Австрией и Россией» [152] . В Эрфурте Талейран как раз и работал в этом направлении, стараясь отдалить царя от Наполеона, но Меттерних не питает иллюзий, будто австро-русский союз – дело сегодняшнего или даже завтрашнего дня.
151
Ibid. S. 250.
152
Ibid. S. 255.
Понимая, что «оппозиция», олицетворенная Талейраном и Фуше, выглядит не очень привлекательно, особенно с моральной точки зрения, Меттерних подчеркивает: «Эти союзники – не ничтожные люди и низкие интриганы, а люди, которые могут представлять нацию и претендовать на нашу поддержку» [153] . Полного доверия к таким союзникам не было, но и обойтись без них нельзя. «Такие люди, как Талейран, подобны острым инструментам, с которыми опасно играть; но большие раны требуют сильных лекарств, и человек, который вынужден их лечить, не должен бояться использовать тот инструмент, который режет лучше всех» [154] .
153
Ibidem.
154
Ibid. S. 243.
Из
Напрасно искать во всех трех записках призыва к войне. Если же вспомнить о «роковых ошибках», отмеченных Србиком, то можно признать таковой расчет на нейтралитет России. Однако прилагательное «роковая» было бы преувеличением, так как участие России в войне 1809 г. на стороне Наполеона носило в основном символический характер. Воздействие записок определялось тем, что читавшие их люди уже были настроены на войну и искали в подготовленных Меттернихом документах лишь аргументы в пользу своего решения.
Самое интересное в этом эпизоде политической биографии Меттерниха заключается в следующем: после довольно реалистического анализа ситуации, несмотря на все оговорки и предостережения, несмотря на чувство опасности, неуверенности в исходе грядущей борьбы, он переходит на сторону «партии войны». Опять, причем с исключительной рельефностью, обнаруживается главное свойство его натуры – оппортунизм. Вряд ли бы повел он себя так, не будь на стороне Штадиона и императрицы Марии Людовики самого императора Франца. Идти же против столь сильного течения было не в принципах Клеменса. Конечно, в его позиции до приезда домой были моменты, сближавшие его с воинственными венцами, но их перевешивала осторожность, основанная на трезвом расчете. Любивший кичиться твердостью принципов, Меттерних дрогнул перед угрозой монаршей немилости, а присоединившись к военной партии, он, естественно, и в ней хотел играть отнюдь не последнюю роль. Как это ни парадоксально, его с опозданием обретенная воинственность объяснялась конформистскими, оппортунистическими соображениями. Оправдаться перед самим собой ему было не так уж трудно: что можно поделать против «хода вещей»?
Войну австрийцы планировали на март 1809 г. Меттерних вернулся в Париж в начале января, даже не получив обычных письменных инструкций. Его пребывание во французской столице должно было служить прикрытием, правда весьма прозрачным, для завершающихся военных приготовлений. В Париже его ждал на сей раз холодный прием. Ситуацию обострили полученные Наполеоном сведения об интригах Талейрана и все более открытом вооружении Австрии. Император буквально примчался из Вальядолида в Париж и 28 января устроил знаменитую сцену разноса Талейрана. На другой день тот вступил в прямое сотрудничество с Австрией, потребовав у Меттерниха немедленно 100 тыс. франков. Австрийский посол тотчас же запросил у Штадиона в свое распоряжение 300–400 тыс. франков. Министр согласился, но предупредил, что нужно быть экономнее. Расходы оправдались быстро. 27 февраля в Вену кружным путем через Дрезден с российскими курьерами были отправлены данные о рейнской и испанской армиях Наполеона. 17 марта вновь с курьером нового российского посла князя А. Б. Куракина Меттерних послал в Вену ценные сведения о передвижениях войск [155] .
155
Botzenhart M. Op. cit. S. 290.
Меттерниху приходится нелегко. Наполеон демонстрирует свою холодность, общество, ранее принимавшее австрийского посла с распростертыми объятиями, теперь следует примеру императора. На приеме 2 февраля Наполеон ограничился лишь вопросом о здоровье графини Меттерних. Клеменс и Лорель – единственные из дипломатического корпуса, кого не пригласили на стрельбы гвардейской артиллерии. В беседе с русскими дипломатами Румянцевым и Куракиным Наполеон заявил, что австрийцам следовало бы дать взбучку. Российский министр иностранных дел граф Н. И. Румянцев попытался было взять на себя роль посредника, но вскоре понял, что война неизбежна [156] . Шампаньи в беседе с Меттернихом напоминает тому об Ульме. Личные интересы семьи Меттернихов были болезненно задеты декретом Наполеона от 24 апреля 1809 г., по которому бывшие имперские графы и князья, чьи владения вошли в состав Рейнского союза, лишались прав на них, если находились на австрийской гражданской или военной службе. Таким образом, Меттернихи теряли права на княжество Охсенхаузен, включенное в состав Вюртембергского королевства.
156
NP. Bd. 2. S. 273.