Князь Михаил Вишневецкий

Крашевский Юзеф Игнаций

Михаил на секунду призадумался и увидев в этом со стороны королевы только одно желание доставить ему неприятность, пожал плечами и равнодушно отнесся к этому событию.

За обедом королева с торжеством глядела на мужа.

— Я сегодня имела удовольствие, — оживленно сказала она, — ближе познакомиться и долго разговаривать с примасом.

— Я знаю об этом, — ответил равнодушно король.

— Этого человека оклеветали, — добавила Элеонора. — Он мне очень понравился, в нем чувствуется недюжинный ум. Он, видимо, тонкий политик и дипломат, хорошо знакомый с государственными делами, но у

вас, к сожалению, руководятся правилом окружать себя неспособными, а способных держать вдали от себя.

Ироническая улыбка появилась на ее устах.

— Вы, ваше величество, его не любите? — спросила она.

— Плачу ему только той же монетой, — ответил Михаил тем же апатичным тоном, — С самого начала моего царствования этот человек не скрывает своей ненависти ко мне, он срывает сеймы, волнует и бунтует страну.

— Он ведет борьбу за свои убеждения, — прервала королева. — Впрочем, я слышала, что права его обширны, но он их границ не переступает. Лучшим доказательством этого то, что вы, ваше величество, не можете с ним справиться.

— Он духовное лицо, и это его охраняет, — возразил король.

— К тому же, у него больше друзей в стране, чем у вашего величества, — добавила Элеонора, видимо довольная возможностью причинить мужу неприятность.

Михаил, привыкший к таким колкостям, продолжал равнодушно есть и казалось, что он только этим и занят.

Хороший, изысканный стол был слабостью бедного короля, и это вызывало в Элеоноре какое-то отвращение, которого она не скрывала. При этом она с насмешкой говорила об обжорстве, умышленно не дотрагиваясь ни до одного блюда.

Во время обеда только и говорили о примасе, что доставило королю не особенно много удовольствия. К концу обеда Элеонора встала, не дожидаясь пока Михаил окончит есть фрукты.

В этот день все только и были заняты разговорами и рассказами о посещении примаса.

Казалось, что старый и болезненный Пражмовский оживился и стал бодрее. После обеда он заперся у себя и долго писал письма. К вечеру лицо его выражало радость и торжество. Обычных своих гостей он отпустил раньше, чем обыкновенно, и видимо кого-то поджидал.

Поздно вечером тихо проскользнул Тольтини, который с низким поклоном и подобострастной улыбкой приложился к руке старца, принявшего этого гостя необыкновенно ласково и сердечно. Пражмовский усадил его рядом с собой, несмотря на то, что секретарь Элеоноры отказывался от такой чести.

— Я все еще нахожусь под впечатлением, произведенным королевой, — сказал примас тихо, — это несчастнейшее существо в мире. Быть отпрыском царственного рода и быть женой такого немощного князька вот участь, достойная сожаления.

— Да, она мученица… Жизнь ее невыносима, — прибавил Тольтини.

Оба заговорщика посмотрели друг на друга, и примас начал на ухо что-то шептать секретарю Элеоноры. Он сказал итальянцу должно быть что-то ужасное, так как казалось, что он боится даже собственного шепота. Итальянец ему что-то отвечал, но больше выразительными движениями рук, чем словами. Несмотря на то, что подслушивать их было невозможно, примас бросал вокруг себя беспокойные взгляды и только после некоторого размышления, он дрожащей рукой вынул из кармана заготовленное письмо и передал его Тольтини, не

позволяя ему ни секунды держать его в руках, а заставив его сейчас же спрятать в боковой карман. Затем они опять начали шептаться; лицо примаса выражало то радость, то беспокойство. Казалось, что и Тольтини не особенно спокоен, и он вскоре ушел от Пражмовского.

На следующий день утром Келпш доложил королю, что секретарь королевы послан в Вену.

— Ваше величество, — сказал он, — странно, что королева решилась даже на короткое время отослать итальянца, который ей так необходим. Причины, заставившие ее решиться на это, должно быть очень важны. Я видел Тольтини перед самым его отъездом, и он солгал мне, сказав, что соскучился по родным и едет повидаться с ними. Очевидно, он забыл свои прежние слова о том, что у него нет никакой родни. Все это указывает на то, что опять что-то надвигается.

— Что же может быть хуже теперешнего положения? — апатично спросил король.

— Я не знаю, — ответил Келпш, — но вижу плохой признак в том, что Тольтини был вчера поздно вечером у примаса.

Михаил взглянул на говорившего и пожал плечами.

— Что же еще они могут сделать? — спокойно спросил он. — Ведь они уже исчерпали все средства.

— Однако ж… следовало бы и нам… начать действовать… Король нахмурился и отрицательно покачал головой.

— Слышал ли ты когда-нибудь сказку о василиске? — спросил он своего собеседника со скорбной улыбкой на устах. — Именно о василиске, — добавил он, о котором рассказывают, что он умирает от своего собственного укуса своего яда. Я думаю, что и злые люди в конце концов гибнут вследствие своей собственной злости. Пускай делают, что хотят.

Келпш не решился что-нибудь ответить и побоялся рассказать о том, что он по собственной инициативе сделал.

Будучи убежден, что Тольтини послан в Вену с важными документами и не сомневаясь, что содержание их направлено против короля, так как в этом была замешана королева, кравчий всю ночь не сомкнул глаз. Зная, что Тольтини в этот же день уезжает в Вену, он на рассвете собрал людей, назначил им предводителя и отправил их по той же дороге, по которой должен был ехать Тольтини, приказав отобрать у итальянца бумаги, причем жизнь старика они должны были пощадить и ограничиться лишь одним грабежом, для того, чтобы это нападение можно было приписать обыкновенным разбойникам. Замысел Келпша увенчался успехом, и его наемники, не дожидаясь наступления темноты, напали в лесу на Тольтини и ограбили его до нитки. Долго они не могли найти писем и наконец, они нашли их зашитыми в одежде. В числе других бумаг королевы находилось письмо ее к матери, к отцу, а также письмо примаса к Фердинанду.

Ограбленный, испуганный Тольтини в тот же день тайком возвратился в Варшаву, и с его возвращением во дворце поднялась страшная суматоха. Королева Элеонора от огорчения и злости заболела и слегла.

Король ни о чем не знал, так как Келпш, организатор этого, так успешно проведенного нападения, скрыл все от короля, боясь заслужить порицание за свой смелый поступок.

Только вечером, когда король после ужина в обществе Паца, собираясь лечь спать, начал раздеваться, Келпш бросился перед ним на колени и сознался в своем поступке.