Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль

Бэккер Р. Скотт

И, будь он проклят, он это знал! Он использовал это.

Ахкеймион произнес ее имя, и Эсменет застыла на пороге. Когда она обернулась, страдальческое выражение его лица заставило ее опустить глаза.

– Я… – начал он. – Я был твоей жизнью. Я знаю, что это так, Эсми.

Эсменет закусила губу, не желая поддаваться инстинкту обмана.

– Да, – сказала она, глядя на выкрашенные в синий цвет пальцы своих ног. По какой-то извращенной логике она решила, что завтра утром прикажет Иэль изменить цвет.

«Что

он для меня значит? Его сердце было разбито задолго до того…»

– Да, – повторила Эсменет. – Ты был моей жизнью. – Она посмотрела на Ахкеймиона устало, а не гневно, как хотела. – А он стал моим миром.

Она бросала взоры на широкую равнину его груди, спускаясь по ложбине живота к мягкому золоту лобка, где находила его суть, сияющую в соблазнительном полумраке между простыней. Он казался ей необъятным, когда она ложилась щекой на его плечо. Как новый мир, манящий и пугающий.

– Я виделась с ним вечером.

– Я знаю. Ты сердилась…

– Не на него.

– На него.

– Но почему? Он ведь просто любит меня, и больше ничего!

– Мы предали его, Эсми. Ты предала его.

– Но ты говорил…

– Существуют грехи, Эсми, которые даже Бог не может отпустить. Только обиженный.

– О чем ты говоришь!

– Я говорю о том, почему ты на него злишься.

С ним всегда было так. Он всегда говорил о том, что находится вне человеческого разумения. Словно Эсменет – как любой другой мужчина, женщина, дитя – каждый раз просыпалась, чтобы ощутить себя выброшенной на берег, и только он мог объяснить, что случилось.

– Он не простит, – прошептала она.

В его взгляде была какая-то нерешительность, необычная для Келлхуса и потому пугающая.

– Он не простит.

Великий магистр Багряных Шпилей обернулся. Он был слишком ошеломлен, чтобы скрыть изумление, и слишком пьян, чтобы вполне выразить его.

– Ты жив, – сказал он.

Ийок молча застыл на пороге. Элеазар обвел взглядом битую посуду и остывающие лужи кроваво-красного вина. Его глаза побагровели. Он фыркнул не то насмешливо, не то с отвращением, затем снова повернулся к балюстраде. Оттуда открывался вид на дворец Фама, сумрачно и загадочно возвышавшийся на холме.

– Когда Ахкеймион вернулся, – процедил он, – я решил, что ты мертв. – Он наклонился вперед, потом снова оглянулся на призрак. – Более того. – Он поднял палец. – Я надеялся, что ты мертв.

– Что случилось, Эли?

Элеазар был готов рассмеяться.

– А ты не видишь? Падираджа мертв. Священное воинство вот-вот выступит на Шайме… Мы попираем стопой выю врага.

– Я говорил с Саротеном, – бесстрастно сказал Ийок, – и с Инрумми.

Протяжный вздох.

– Тогда ты знаешь.

– Честно говоря, мне трудно в это поверить.

– Поверь. Консульт действительно существует.

Мы смеялись над Заветом, но на самом деле сами были шутами.

Долгая укоризненная тишина. Ийок всегда призывал серьезнее относиться к Завету. И понятно, почему… теперь понятно. Они полагали, что Псухе – лишь тупой инструмент, слишком грубый и не способный сделать ничего опасного вроде этих… демонов.

«Чеферамунни! Сарцелл!»

Перед его мысленным взором возник скюльвенд, окровавленный и величественный, поднимающий безликую голову демона для всеобщего обозрения. Элеазар услышал рев толпы.

– А князь Келлхус? – спросил Ийок.

– Он пророк, – тихо ответил Элеазар.

Он наблюдал за Келлхусом. Он видел его после снятия с креста – видел, как тот сунул руку себе в грудь и вырвал свое проклятое сердце!

«Какой-то фокус… иначе быть не может!»

– Эли, – начал Ийок, – наверняка это…

– Я сам говорил с ним, – перебил его магистр, – и довольно долго. Он истинный пророк, Ийок. А мы с тобой… что ж, мы прокляты. – Он скривился в болезненной усмешке. – Еще смешнее, что мы, похоже, оказались не на той стороне.

– Прошу тебя! – взмолился его собеседник. – Как ты можешь…

– О, я знаю. Он видит то, что способен видеть только Бог.

Магистр резко повернулся к глиняному кувшину, схватил его и встряхнул в надежде услышать красноречивый плеск вина. Пусто. Элеазар бросил кувшин в стену – вдребезги. Он улыбнулся Ийоку, застывшему в изумлении.

– Он показал мне, кто я есть. Ты знаешь эти мыслишки, эти догадки, что крысами шныряют у тебя в душе? Он ловит их, Ийок. Он ловит их и держит перед тобой за шкирку, а они верещат. А он называет их и объясняет тебе, что они значат. – Элеазар снова отвернулся. – Он видит тайны.

– Какие тайны? О чем ты, Эли?

– Ой, да не бойся. Ему плевать, трахаешь ты мальчиков или удовлетворяешь себя ручкой от метлы. Это тайны, которые ты прячешь от себя самого, Ийок. Вот в чем дело. Он видит… – Магистр поперхнулся, посмотрел на Ийока и рассмеялся. Он чувствовал, как по его щекам катятся горячие слезы. Голос стал хриплым. – Он видит, что терзает твое сердце.

«Твоя школа обречена по твоей вине».

– Ты пьян, – раздраженно сказал приверженец чанва.

Элеазар поднял руку и сделал широкий жест.

– Пойди и сам с ним поговори. Он вывернет тебя наизнанку и найдет под твоей шкурой не только мясо. Увидишь.

Глава шпионов фыркнул и пошел прочь, на ходу пнув металлическую чашу.

Великий магистр Багряных Шпилей откинулся на спинку кресла и снова обратил взор к затянутому полуденным маревом дворцу Фама. Стены, террасы, колоннады. От той части, где находились кухни, поднимался дымок. В квадратные ворота чередой втягивались кающиеся.

«Там… Он где-то там».

– Ийок! – вдруг позвал он.