Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль
Шрифт:
– Ошибаешься, генерал. Воин-Пророк делает нам честь.
– Честь? Но как…
Сомпас запнулся, испуганный собственной горячностью. Он вечно забывал свое место, чтобы тут же опомниться. Конфаса это очень забавляло.
– Конечно. Он возвращает мне самое дорогое.
Этот дурень тупо пялился на командира.
– Моих солдат, – пояснил Конфас. – Он вернул мне моих солдат. Он даже собрал их для меня в одном месте.
– Но мы безоружны!
Конфас оглянулся на длинную череду бродяг – так теперь выглядела его армия. Они казались тенями, одновременно темными и бледными,
Прекрасно.
Конфас последний раз посмотрел на своего генерала.
– Продолжай дрожать, Сомпас. – Он повернулся к скюльвенду и насмешливо приветствовал его. – Твой страх, – тихонько договорил он в сторону, – добавляет правдоподобия всему происходящему.
«Я о чем-то забываю».
Терраса была широкой. Мраморные плиты пола потрескались тут и там, словно пережили мороз, которого не могло быть в Энатпанее. Даже в темноте трещины ясно просматривались, как реки на карте. Несомненно, прежние обитатели приказывали рабам прикрывать эти камни коврами, хотя бы когда принимали гостей. Никакой князь фаним не допустил бы такого изъяна. Ни один лорд айнрити.
Только вождь утемотов.
Найюр кивнул, потер глаза, потопал ногами, чтобы не уснуть. Он поморгал и посмотрел за балюстраду, на город и порт. Крыши громоздились друг на друга, взбирались на склоны, образуя огромную чашу вокруг пирсов и пристаней внутренней гавани. Беспорядочный ландшафт – скопление домов, пересеченное улицами, которые стекали к морю как реки.
Джокта… Легко было закрыть глаза и представить ее в огне.
Над городом бесчисленные звезды пылью присыпали небесную твердь, соединяясь в совершенный кубок, абсолютно пустой и глубокий. Казалось, один рывок – и Найюр полетит в небо. Это напомнило ему миг пробуждения при Кийуте. Он почти ощущал запах смерти от тел своих павших сородичей.
«Я забываю…»
Он погружался в дрему. Медный кубок с вином выскользнул из пальцев и покатился по растрескавшемуся камню. В памяти вновь прокручивались события прошлого вечера: Конфас насмехается над ним у ворот; Конфас оспаривает условия своего заточения; Конфас, которого удерживают его генералы… Белая кираса сверкает под лучами солнца. Глаза Конфаса, обрамленные длинными ресницами.
«Я…»
Скюльвенд вздрогнул от внезапного воспоминания.
«Я Найюр… Усмиритель коней и людей».
Он рассмеялся и опять задремал, погружаясь в видения…
Он шел к Шайме, хотя город был точь-в-точь как утемотское стойбище в дни его юности – скопление нескольких тысяч якшей. По равнине вокруг бродили стада, но ни одна корова не осмеливалась приблизиться. Он миновал первый якш, туго натянутый на каркасе, как шкура на ребрах тощего пса. В проходах лежали груды тел. Руки болтались в гнилых суставах, между ног свисали кишки. Он видел всех их – брата отца Баннута, шурина Балайта, даже Юрсалку и его уродливую жену. Они смотрели на него тусклыми глазами мертвых. Найюр заметил мертвого бурого жеребенка с тройным клеймом, затем трех коров с перерезанными глотками, а за ними бычка-четырехлетку с размозженной головой.
Почему-то он не удивлялся.
Наконец он добрался до Белого Якша – самого сердца Шайме. У входа в землю было воткнуто копье. На острие копья торчала голова его отца. Бледная кожа мертвеца обвисла, как намокший лен. Найюр отвел взгляд, отбросил полог из оленьей шкуры. Он не сомневался, что Моэнгхус забрал себе в гарем его жен, поэтому открывшаяся картина не удивила его и не оскорбила. Но вид крови волновал, как и то, что Серве по-рыбьи открывала и закрывала рот… Анисси кричала.
Моэнгхус оторвался от женщины и широко улыбнулся.
– Икурей еще жив, – сказал он. – Почему ты его не убил?
– Время… время…
– Ты пьян?
– Вином забвения… Все, что эта птичка дала мне…
– А… значит, ты все же научился забывать.
– Нет… не забывать. Спать.
– Тогда почему ты не убил его?
– Потому что этого хочет от меня он.
– Дунианин? Думаешь, это ловушка?
– Каждое его слово – ловушка. Каждый его взгляд – копье!
– Тогда каковы его намерения?
– Не дать мне добраться до его отца. Лишить меня моей ненависти. Предать…
– Но тебе только и надо убить Икурея. Убей его и свободно присоединишься к Священному воинству.
– Нет! Тут какой-то подвох! Что-то…
– Ты дурак.
Гнев заставил Найюра очнуться. Он поднял глаза и увидел тварь, сидящую на балюстраде прямо перед ним. Лысая голова блестела в свете звезд, перья были подобны черному шелку, а мир за ее спиной колыхался как дым.
– Птица! – вскричал он. – Демон!
Крохотное личико злобно глянуло на него. Свинцовые веки прикрыли глаза, словно демон дремал.
– Кийут, – сказала тварь, – где Икурей унизил тебя и твой народ. Отомсти за Кийут!
«Я о чем-то забываю…»
Как несуществующее может быть? Как оно может существовать?
Каждый свазонд – ухмылка мертвеца. Каждая ночь – объятия мертвой женщины.
Проходили дни, и Найюр все пытался измерить глубину пропасти, окружавшей его. Конфас и его нансурцы были первостепенной заботой – по крайней мере, так считалось. Пройас дал в подчинение скюльвенду баронов Тирнема и Санумниса с почти четырьмя сотнями рыцарей, а также пятьдесят восемь выживших солдат его старого шайгекского отряда. Как все Люди Бивня, они были закаленными бойцами, но даже не пытались скрывать недовольство тем, что им приходится остаться.
– Вините в этом нансурцев, – сказал им Найюр. – Вините Конфаса.
Нансурцев, которых они охраняли, было намного больше, и Найюру требовалась вся злость его солдат.
Когда барон Санумнис высказывал свои сомнения, Найюр напоминал ему, что эти люди намеревались предать Священное воинство и что никто не знает, когда прибудут имперские корабли.
– Они могут задавить нас числом, – говорил он. – Поэтому мы должны лишить их воли.
Конечно, свои истинные мотивы он не выдавал. Эти люди предпочли дунианину Икурея Конфаса… Прежде чем убить хозяина, надо посадить на цепь пса.