Князь Рус. Прорваться в Гиперборею; Князь Гостомысл — славянский дед Рюрика
Шрифт:
Рус не подозревал, что это будущее всех его потомков – одним защищать своих сородичей, землю, дом, а другим кормить этих защитников. Что и спустя тысячелетия люди будут задаваться тем же вопросом: неужели нельзя жить мирно и дружно, и во все века будут находиться те, кто лучше пойдет с боевым топором на соседей, чем станет вместе с ними растить хлеб, охотиться, трудиться, чтобы прокормить своих детей.
Но откуда Русу знать столь далекое будущее? Он просто пытался понять, стоит ли бросать уже почти обжитые места и снова уходить в поисках лучшей Доли. И вдруг ему пришло в голову,
Рус уже давно не бегал с каждым вопросом к Тимару, как было в юности, он попробовал понять сам. Снова и снова искать такие Земли нельзя, иначе у них вырастут дети, не ведающие жизни на одном месте, это тоже плохо. Род и так уже растерял много обычаев, их невозможно соблюдать в пути. Но Род без обычаев обречен, как и без детей тоже. Значит, надо где-то оседать насовсем.
И все же он задал этот вопрос Перваку и Словену. Князья долго засиделись в тот вечер за трудным разговором. Но как ни размышляли, получалось, что нужно уходить, и лучше в те места, откуда когда-то ушел Род Первака. Там теплее, а лес такой же богатый, и люди живут мирные. Словен не слишком верил в незлобливость кого-то, но с необходимостью ухода согласился.
Родовичам не привыкать, столько прошагали за долгие годы, готовы каждую весну сниматься с места и уходить, а вот родовичи Первака от дальних походов отвыкли. А уходить пришлось гораздо раньше, чем ожидали. И снова подхлестнула беда…
Парни ошиблись: чужаков было не трое, а десяток, и на пятерых из них вскоре наткнулись Первак с Таланом. Бой был тяжелым и коротким, двое против пятерых – слишком мало, и хотя уложили четверых, пятый смог уйти. Но погиб и Талан, а сам Первак был тяжело ранен.
Он замерз бы ночью или стал добычей волков, не приди вдруг Словену в голову чуть ни к ночи отправиться проверять дальние силки. И силки не его, а Первака, и солнце уже клонилось к закату, а зимний день короток, но князь почему-то пошел. Своего нового друга Словен увидел уже беспамятным, лежащим на окровавленном снегу, и притащил в весь. Только к утру Первак смог рассказать, как все было…
Он твердил одно:
– Они вернутся весной!
Даже в горячечном бреду повторял и повторял это же.
Одул долго смотрел на впавшего в беспамятство Первака, потом крякнул:
– Он прав, уходить до весны нужно.
– Как идти зимой-то?! – ахнула прикладывавшая мокрую тряпицу ко лбу князя Порусь.
– Весной растают болота, и вовсе не пройти… А зимой по снегу быстро бежать можно. И следы переметет.
Как ни ломали голову, получалось, что так. Если не уйти по снегу, то потом деться будет некуда. Чужаки со страшными топорами уже поняли, что в веси есть что брать, и не остановятся, пока не порушат здесь все. Конечно, можно было бы уйти туда, где в последний раз вставали Роды Словена и Руса, но что-то подсказывало, что надо уходить уже навсегда.
Рус
После двух дней раздумий все же приняли решение выходить, причем немедленно. Позже можно не успеть добраться до хороших мест, застрять в болотах на год. Начались невеселые сборы в дорогу.
Очнувшийся на третий день Первак с трудом сообразил, где он и что произошло. Сначала полыхнула мысль, что не предупредил об опасности сородичей! Потом понял, что лежит дома и в тепле, значит, все в порядке.
У очага сидела с какой-то работой Порусь, тихо потрескивали поленья в огне, было тихо и спокойно. Сколько же он пролежал и где остальные?
Порусь, заметив, что князь зашевелился, отложила в сторону шитье и подошла:
– Лежи, не шевелись, сейчас попить дам.
Питье было приятным, но Перваку не до того.
– Позови князей.
– Они далеко в лесу. Готовятся. Мы уходим, Первак.
Первак почти с горечью усмехнулся: все верно, к чему Родам Словена и Руса пропадать вместе с ними? Но, оставшись одни, сородичи самого Первака пропадут. Им не справиться с громилами с каменными топорами. Что ж, новые друзья имеют право покинуть эти места, жизнь дороже.
А Порусь, заботливо поправляя шкуру, которой укрыт князь, что-то рассказывала. Прислушавшись, Первак обомлел. Уходить собрались все вместе, причем немедленно, чтобы не застрять в растаявших болотах. Перваку стало тоскливо: он идти не сможет, значит, обречен? Отвернулся к стене, делая вид, что спит, лежал и вспоминал молодые годы, когда был силен как бык, мог в одиночку ходить на медведя, не знал усталости…
Князь повспоминал, а потом и не заметил, как снова уснул. Проснулся, услышав чьи-то голоса. К Словену и Русу пришли трое – Чигирь, Одул и Ворчун. Потоптались у входа, дали себя уговорить пройти и сесть, долго не могли решиться начать разговор. Потом Одул вдруг рубанул рукой воздух, словно отсекая все сомнения:
– Мы… остаемся!
– Чего?!
– Остаемся мы. – Это уже Чигирь. – Ты, Рус, не смотри так, мы же понимаем, что старые, хромые, не дойти, а быть обузой не хотим.
– Нам по снегам не пройти ни на лыжах, ни без. Лучше детей сберегите, мы свое отжили, – встрял и Ворчун.
– Все сказали? – расхохотался Рус. – А теперь слушайте меня. Повозок видели сколько сделали, на большие лыжи поставили? Вот в них и поедете вместе с детьми! Укроем вас шкурами, укутаем, чтоб не померзли, и поедете.
Старики заметно смутились:
– Да к чему мы вам… тяжко тащить-то будет…
– Не на себе же, по снегу потащим.
У Ворчуна слезы навернулись на глаза, стал растирать тыльной стороной ладони:
– Ты… князь… – а что, сказать так и не смог. Видно, старики уже примирились с тем, что останутся помирать в брошенной веси.
Первак понял, что и он не пропадет. Глаза тоже вдруг непривычно защипало. Никогда в жизни Первак не плакал и теперь не мог понять, почему щиплет.
Снова дальний путь, правда, никогда родовичи не ходили зимой, но жизнь все заставит делать.