Князь Света. Порождения Света и Тьмы
Шрифт:
– Доброе утро, Рилд, – сказал Татхагата.
– Ты кто? – спросил тот неожиданно глубоким баритоном.
– Тот, кто учит Пути Освобождения, – был ответ.
– Будда?
– Так меня звали.
– Татхагата?
– И это имя давали мне.
Больной попытался приподняться и повалился назад. По-прежнему совершенно безмятежным было выражение его глаз.
– Откуда ты знаешь мое имя? – спросил он наконец.
– В бреду ты много разговаривал.
– Да, я был очень болен и, без сомнения, бредил. Я простудился в этом окаянном болоте.
Татхагата улыбнулся:
– Один из недостатков
– Ты прав, – согласился Рилд, и веки его вновь сомкнулись; он задышал глубоко и ровно.
Татхагата остался в позе лотоса, ожидая…
…Когда Рилд очнулся в следующий раз, был вечер.
– Пить, – сказал он.
Татхагата дал ему воды.
– Ты голоден? – спросил он.
– Нет, мне, моему желудку, пока не до этого.
Он поднялся на локтях и уставился на своего попечителя. Затем повалился обратно на матрас.
– Это как раз ты, – заявил он.
– Да, – откликнулся Татхагата.
– Что ты собираешься делать?
– Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.
– Я имею в виду после этого.
– Присмотреть за тем, как ты спишь, дабы ты опять не впал в бред.
– Я не о том.
– Я знаю.
– После того как я поем, отдохну, вновь обрету свои силы – что тогда?
Татхагата улыбнулся и вытащил откуда-то из-под своей одежды шелковый шнурок.
– Ничего, – промолвил он, – совсем ничего. – И он, изящно перекинув шнурок Рилду через плечо, отвел руку.
Тот тряхнул головой и откинулся назад. Поднял руку и пробежал пальцами вдоль шнурка. Обвил им пальцы, затем запястье. Погладил его.
– Он священен, – сказал он чуть позже.
– Похоже…
– Ты знаешь, для чего он служит и какова его цель?
– Конечно.
– Почему же тогда ты не собираешься ничего делать?
– Мне нет надобности что-то делать или действовать. Все приходит ко мне. Если что-то должно быть сделано, сделать это предстоит тебе.
– Не понимаю.
– Я знаю и это.
Человек глядел в тень у себя над головой.
– Я бы попробовал поесть, – заявил он.
Татхагата дал ему бульон и хлеб, и он съел их аккуратно, чтобы его не вырвало, и его не вырвало. Тогда он выпил еще немного воды и, тяжело дыша, улегся обратно на матрас.
– Ты оскорбил Небеса, – заявил он.
– Мне ли этого не знать.
– И ты умалил славу богини, чье верховенство никогда не ставилось здесь под сомнение.
– Я знаю.
– Но я обязан тебе своей жизнью, я ел твой хлеб…
Ответом ему было молчание.
– Из-за этого должен я нарушить самую святую клятву, – заключил Рилд. – Я не могу убить тебя, Татхагата.
– Выходит, я обязан своей жизнью тому факту, что ты обязан мне своей. Давай считать, что в смысле жизненных долгов мы квиты.
Рилд хмыкнул.
– Да будет так, – сказал он.
– И что же ты будешь делать теперь, когда ты отказался от своего призвания?
– Не знаю. Слишком велик мой грех, чтобы мне было дозволено вернуться. Теперь уже и я оскорбил Небеса, и богиня отвернет свой лик от моих молитв.
– Коли все так случилось, оставайся здесь. По крайней мере, тут тебе будет с кем поговорить как проклятому с проклятым.
– Отлично, – согласился Рилд. – Мне не остается ничего
Он вновь заснул, и Будда улыбнулся.
В следующие дни, пока неспешно разворачивался праздник, Просветленный проповедовал перед толпой пришедших в пурпурную рощу. Он говорил о единстве всех вещей, великих и малых, о законах причинности, о становлении и умирании, об иллюзии мира, об искорке атмана, о пути спасения через самоотречение и единение с целым; он говорил о реализации и просветлении, о бессмысленности брахманических ритуалов, сравнивая их формы с сосудами, из которых вылито все содержимое. Многие слушали, немногие слышали, а кое-кто оставался в пурпурной роще, чтобы принять шафрановую рясу и встать на путь поиска истины.
И всякий раз, когда он проповедовал, Рилд садился поблизости, облаченный в свое черное одеяние, перетянутое кожаными ремнями, не сводя странных темных глаз с Просветленного.
Через две недели после своего выздоровления подошел Рилд к учителю, когда тот прогуливался по роще, погрузившись в глубокие размышления. Он пристроился на шаг позади него и через некоторое время заговорил:
– Просветленный, я слушал твое учение, и слушал его с тщанием. Много я думал над твоими словами.
Учитель кивнул.
– Я всегда был верующим, – продолжал Рилд, – иначе я не был бы избран на тот пост, который не так давно занимал. С тех пор как невозможным стало для меня выполнить свое предназначение, я почувствовал огромную пустоту. Я подвел свою богиню, и жизнь потеряла для меня всякий смысл.
Учитель молча слушал.
– Но я услышал твои слова, – сказал Рилд, – и они наполнили меня какой-то радостью. Они показали мне другой путь к спасению, и он, как я чувствую, превосходит тот путь, которому я следовал доселе.
Будда всматривался в его лицо, слушая эти слова.
– Твой путь отречения – строгий путь. И он – правильный. Он соответствует моим надобностям. И вот я прошу дозволения вступить в твою общину послушников и следовать твоему пути.
– Ты уверен, – спросил Просветленный, – что не стремишься просто наказать самого себя за то, что отягчает твое сознание, приняв обличье неудачи или греха?
– В этом я уверен, – промолвил Рилд. – Я вобрал в себя твои слова и почувствовал истину, в них содержащуюся. На службе у богини убил я больше мужчин, чем пурпурных листьев вот на этом кусте. Я даже не считаю женщин и детей. И меня нелегко убедить словами, ибо слышал я их слишком много, произносимых на все голоса, слов упрашивающих, спорящих, проклинающих. Но твои слова глубоко меня затронули, и далеко превосходят они учение браминов. С великой радостью стал бы я твоим палачом, отправляя на тот свет твоих врагов шафрановым шнурком – или клинком, или копьем, или голыми руками, ибо сведущ я во всяком оружии, три жизненных срока посвятив изучению боевых искусств, – но я знаю, что не таков твой путь. Для тебя жизнь и смерть – одно, и не стремишься ты уничтожить своих противников. И поэтому домогаюсь я вступления в твой орден. Для меня его устав не так суров, как для многих. Они должны отказаться от дома и семьи, происхождения и собственности. Я же лишен всего этого. Они должны отказаться от своей собственной воли, что я уже сделал. Все, чего мне не хватает, – это желтая ряса.