Князь Тавриды. Потемкин на Дунае
Шрифт:
— Какими судьбами вы сюда попали?..
— Дело было к хозяйке… — уклончиво произнес он, подумав про себя: «Нанесла нелегкая!»
— А я все к вам собираюсь.
— Ко мне…
— И к вам, конечно, да и к княгинюшке, навестить ее, повидать. Уже сколько времени они приехав, а я все не соберусь, на дому все недосуг да недосуг…
— Меня-то вы там не найдете… — сказал Степан.
— Это почему же?..
— А потому, что я уже теперь при князе не состою… — отвечал он пониженным шепотом.
—
— При самом себе, Анна Филатьевна, при самом себе…
— Это как же?
— Вольную кназь пожаловав, так я от него на свою квартирку перебрался, здесь недалеко, на Садовой.
— А-а-а… — протянула Аннушка. — Ну что же, княгиня успокоилась…
— Ох, Анна Филатьевна, не нам бы с вами это и вспоминать… Много грехов на душу мы из-за нее, голубушки, приняли…
— Да ведь мы не сами…
— Что я сам… Не моя была воля, княжеская… Да ведь сказать правду, вас ведь я не силком тянул…
— Вот вы какой… — делано улыбнулась Аннушка. — А что ребенок? — шепотом добавила она.
— Умер.
— Умер?
— Месяца, родименький, не прожил и отдал Богу ангельскую душеньку.
— Ну, это к лучшему…
— И князь Андрей Павлович был того же мнения, когда я привез ему это известие…
— А все-таки я к княгине зайду, поклонюсь ее сиятельству…
— И не тяжело вам будет? Мне и так смотреть на нее невтерпеж было…
— Оно, конечно, не радость, а нельзя, тоже она мне благодетельница, ни меня, ни мужа не забывает.
— Это еще, по-моему, хуже. Ну да как знаете… Прощенья просим… Мне недосуг…
— Заходите…
— Ваши гости.
Степан Сидорыч вышел из кондитерской.
VI. В греческом плену
Прошло два месяца.
Степан Сидорович за это время почти ежедневно бывал в кондитерской Мазараки и по утрам, и по вечерам.
Наконец, они с Калисфенией Фемистокловной столковались. Последняя наглядно убедилась, что ее поклонник действительно капиталист.
Для этого она очень наивно, чуть не сама, напросилась к нему в гости на кофе.
Сидорыч был на седьмом небе.
Он как ребенок радовался этому посещению. С утра привел в праздничный вид свою комнату — он нанимал ее от жильцов в доме недалеко от кондитерской, около Сенной — и ждал с бьющимся сердцем наступления назначенного часа.
То и дело приотворял он дверь своей комнаты, прислушиваясь не только к раздававшимся в квартире звонкам, — в квартире кроме него было еще несколько жильцов, — но даже ко всякому шуму на лестнице — его комната была крайняя.
Наконец она явилась.
Он бросился снимать с нее верхнее платье, усадил в покойное кресло у накрытого для кофею стола, уставленного всевозможными лакомствами.
Прислуга
Калисфения Фемистокловна меланхолически осматривала помещение ее поклонника.
— Вот моя убогая келейка… — проговорил он.
— Комната очень миленькая… главное, все так чисто, аккуратно… В мужчинах это редкость, — заметила Калисфения Фемистокловна.
Сидорыч даже покраснел от удовольствия.
— Я чистоту люблю… чистота это первое дело… — скромно опустил он глаза.
— А вы уверены в ваших хозяевах? Замки в дверях, кажется, не особенно надежды… Да и прислуга… — шепотом заговорила она, наклонившись почти совсем близко к Степану Сидоровичу и обдавая его запахом сильных духов.
— Хозяева люди хорошие… и прислуга тоже, да и замок у двери, это так на вид он кажется ненадежным, хороший замок… — отвечал он тоже шепотом.
— Я к тому, мой друг, — она первый раз назвала его так нежно, — что хранить дома капитал опасно… Мы с вами так сошлись, что я думаю, что имею право спросить… подать дружеский совет…
Она сделала вид, что раскаивается в начатом разговоре, что не знает, удобно ли продолжать его.
Все это вместе со словами «мой друг» окончательно разнежило Степана Сидоровича, — он решил на искренность отвечать искренностью.
— Что вы, Калисфения Фемистокловна, я так вам благодарен за участие… Я ведь и сам понимаю, что, живя в комнате от жильцов, нельзя надеяться на особую безопасность, но я принял меры… Если доберутся до моего сундука, он стоит вон там, под кроватью, то все равно ничего не найдут…
— Вот как… — сделала она печальное лицо.
— Хоть там денежки и лежат, да не для них, а для нас с вами… — засмеялся тихим смехом Степан Сидорович.
— Как же это? Это интересно…
— А если вам интересно, то после кофею я вам этот секрет покажу… От вас не утаю… может, надумаетесь, так ничего скрывать уже не придется.
Степан Сидорович посмотрел на нее масляными глазами.
Она милостиво улыбнулась, бросила на него нежный взгляд и вдруг потупилась, как бы сконфузившись.
Выпив вторую чашку кофе, Калисфения Фемистокловна, по тогдашнему обычаю, опрокинула чашку.
— Еще чашечку! — заискивающе попросил Сидорыч.
— Нет, больше не хочу, благодарю вас…
— Одну…
— Нет, нет!
— Просить можно, неволить грех… — сказал Сидорыч, допив свою.
Он приказал прислуге убирать со стола самовар, кофейник и чайную посуду.
— Сластями побалуйтесь.
Калисфения Фемистокловна начала лакомиться.
Когда прислуга вышла с подносом из комнаты, Степан Сидорович встал, задвинул дверь на задвижку и, подойдя к кровати, выдвинул из-под нее свою заветную укладку.