Князь Трубецкой
Шрифт:
— Я горд знакомством с вами, — сказал на прощание Винцингероде.
— Передайте мой поклон Александру Христофоровичу, — ответил Трубецкой. — Мы еще увидимся.
Он долго стоял на вершине холма, глядя, как удаляется отряд.
— Такие дела, — сказал Трубецкой вслух, не боясь,
Так себе лозунг, подумал Трубецкой, но другого пока нет.
Значит, будущего пока нет. Значит, вот со вчерашнего дня он начал вместе со всеми это будущее строить. Как-то обыденно все получилось.
Хотя…
Черт! Трубецкой оглянулся назад, хотя отряд Чуева уже давно скрылся за деревьями. Не вчера. И не смертью Нарышкина закончилась история. Нет. Как же он забыл?
Ротмистра Чуева везли на верную смерть тогда, в телеге, миллион лет назад, возле Вильно. Его допросил бы капитан Люмьер, а потом… потом отдал бы полякам, братьям Комарницким. И шансов выжить у гусара не было никаких. И только появление Трубецкого, только это спасло жизнь Алексею Платоновичу.
Не смертью он обрушил здание истории, а жизнью.
Трубецкому вдруг захотелось, чтобы это было именно так, чтобы он смог… смог и в самом деле принести хоть немного чего-то хорошего в этот мир. Банально? Да. Может быть, даже где-то пошло, но сейчас, в это мгновение, он искренне верит в это, надеется… нет, уверен, что у него получится… все получился.
Сейчас он поедет к монастырю, в котором осталась Александра, станет перед ней на колени и будет просить прощения. А потом… Нет,
Просить прощения. Не получить прощение, а просить — это большая разница. Александра вольна его не простить, но просить прощения она запретить ему не может.
Весь день по пути к монастырю Трубецкой перебирал в уме слова, пытаясь придумать хоть какой-то аргумент, составить фразу, которая позволит — нет, не убедить Александру, но хотя бы… хотя бы…
Монастырь был пуст.
Деревянные пристройки были сожжены, двери выбиты, церковь рядом с монастырской оградой — разграблена. Иконы с ободранными окладами валялись на полу. Некоторые были сломаны.
В трапезной Трубецкой нашел мертвых монахинь. Он не смог их посчитать, хотя внимательно вглядывался в лицо каждой.
Александры среди них не было.
В ближней деревне крестьяне долго мялись, с опаской поглядывая на мундиры людей Трубецкого, потом одна старуха сказала, что вчера к вечеру к монастырю пришли французы. Вначале они выволокли всех из деревни, а потом пошли к монастырю. Люди туда не ходили, боялись. Что-то там горело, были выстрелы и крики.
— Будто силовали кого, — сказала старуха. — А потом, к утру, уехали. Мы не ходили, страшно…
— Сходите, — сказал Трубецкой. — Там нужно похоронить…
Он полез в седельную сумку, достал, не считая, деньги.
— Вот, возьмите.
Старушка перекрестилась.
— Без меня похороните, — сказал Трубецкой. — А мне некогда. Мне воевать нужно.
Не за имя, не ради подвига. Он просто хотел убивать.
Это — личное.