Князь ветра
Шрифт:
10. Кто донес им, что Каменский решился на заявление для печати?»
Теоретически любой из близких ему людей мог сделать то, о чем шла речь в последних двух пунктах, но стоило присоединить к ним пункт восьмой, как отпадали все кандидатуры, кроме единственной. Лишь один человек имел возможность совершить и то, и другое, и третье.
«Довгайло», – крупными буквами вывел Иван Дмитриевич. И помельче: «Что связывает его с этими людьми?» Он прошагал к двери, распахнул ее и позвал:
– Гайпе-ель! Появился Константинов.
– Я, Иван Дмитриевич, – сказал он, – как раз
– Подождите минуточку, попросил Сафронов. – Тут в тетради листы не разрезаны.
– Но вообще-то, – передавая ему нож, заметил Иван Дмитриевич, – в то утро у меня еще были сомнения насчет Зйльберфарба: не обул ли он нас всех в чертовы лапти?
– Как это? – не понял Мжельский.
– Ну, значит, соврал и не кашлянул.
В редакцию «Голоса» Иван Дмитриевич прихватил с собой агента помоложе и побойчее, с револьвером – на тот случай, если опять обнаружится «хвост», но, сколько он ни оглядывался на улице, так никого и не высмотрел.
По дороге Иван Дмитриевич изменил маршрут и сначала заехал на Почтамтскую, в контору Килина. Тот оказался на месте.
– Скажите, – без обиняков приступил Иван Дмитриевич. – Каменский не просил вас отложить выпуск своей последней книжки? Я говорю о «Загадке медного дьявола».
– Откуда вы знаете? – насторожился Килин.
– Не важно. Значит, было такое?
– Было, хотя немного не так, как вы сказали.
– А как?
– Николай Евгеньевич хотел совсем забрать у меня рукопись.
– И чем он это мотивировал?
– Да ничем! А книжка была уже набрана, деньги за работу выплачены вперед. С какой стати? Я потому и отказался исполнить его просьбу, что он упорно не желал ничего мне объяснять.
19
Только Иван Дмитриевич уехал, Константинов сел пить чай с писарями. Сахар у него был свой. Тут же дверь отворилась, Валетко пропустил в комнату того самого оборванца в солдатских штанах, который позавчера сообщил о несчастье с Ванечкой. Константинов прыгнул к нему, схватил его за грудки:
– Сука! В остроге сгною! Рад будешь на своих же кишках удавиться, падла!… Кто тебя подослал?
– Чего вы, ваше благородие? – удивился тот. – Отпустите, я же сам пришел! Хочу все по правде рассказать, как дело-то было.
– Ну! Живо!
– Сперва рубль пожалуйте.
– Чего-о?
– Рубль, говорю, извольте пожаловать. Желательно серебряный.
– А по морданции не хочешь? Рубль ему!…
– За обман вы мне ни копейки не дали, так ведь? А правда, она денег стоит.
– Ладно, – меняя тон, сказал Константинов, – но тогда уж давай, брат, по совести. Ты меня позавчера обманул, с тебя за то причитается. Сегодня правду скажешь– причитается с меня. Вот и будем в расчете – ни ты мне ничего не должен, ни я тебе.
Крыть было нечем, поэтому босяк оставил всякую философию и на все константиновские софизмы твердил одно:
– Задаром ничего не скажу, хоть ноздри рвите.
– И вырвем, – посулил наконец Константинов. –
Он велел запереть эту скотину в подвале и подошел к окну.
Было солнечно и сухо, но дул холодный ветер, временами настолько сильный, что вздрагивало в раме треснутое стекло. Тучи пыли неслись по улице, как всегда бывает в первые майские дни, когда еще не распустилась листва на деревьях.
Из записок Солодовникова
В тот год в Урге стояла необычная для начала мая жара. Подъехав как-то раз к Толе напоить лошадь, я увидел Джамби-гелуна, одного из наших бригадных лам. Именно он незадолго перед тем рассказал мне о приближающейся великой войне монголов и Ригден-Джапо с неверными. После нее и должен сойти на землю будда Майдари, ныне пребывающий в чине бодисатвы на вершине горы Сумеру.
Судьба этого незаурядного человека любопытна и сама по себе, но в свете дальнейших событий – особенно. Поэтому изложу вкратце его биографию.
Джамби-гелун происходил из племени дербетов, мальчиком был отдан в Эрдени-Дзу, а оттуда в числе наиболее способных учеников его отправили в тибетскую обитель Дре-Пунья. Там он получил ученую степень гелуна, но ни отшельничество, ни упорные занятия буддийской метафизикой не заставили его ощутить себя всего лишь случайным соединением случайных элементов мироздания. Джамби-гелун остался сыном степей, в его жилах бурлила густая темная кровь баторов Чингисхана, разжижить которую не могла никакая наука. Однажды в пылу богословского диспута он с такой силой хватил по голове своего оппонента, что тот свалился замертво. Арестованный, Джамби-гелун бежал из монастырской тюрьмы, зиму скрывался в горах, потом двинулся на север и года через полтора добрался до Пекина.
Благодаря знанию языков он сумел занять место переводчика при ямыне, составлявшем правительственные календари для окраин империи, но спокойная жизнь скоро ему прискучила, Джамби-гелун бросил дом, жену-китаянку и растворился в необозримых просторах Центральной Азии. Ходили слухи, будто он побывал и в пещерах Шамбалы, и в подземном царстве мангысов, демонических противников буддизма. Согласно третьему, менее поэтичному варианту его биографии, эти годы он провел у калмыков на Волге, чередуя, а то и совмещая мирские занятия с духовными: промышлял астрологией и конокрадством, держал торговлю при Тюменевском хуруле, одно время сидел в астраханской тюрьме. Видимо, там он выучился говорить и даже читать по-русски.
Лет десять назад Джамби-гелун объявился в Халхе, жил в разных монастырях, но нигде не прижился по причине, как я подозреваю, скверного характера. Наезжая в Ургу, он сблизился с князем Вандан-бэйле и под его влиянием стал пламенным поборником идеи национальной независимости, причем окрасил ее в мистические, мессианские тона. У нас в бригаде Джамби-гелун был фигурой уважаемой. В немалой степени его авторитет покоился на рассказах о якобы личном знакомстве с агентами Ригден-Джапо, которые всюду, в том числе в Петербурге, действуют на благо Монголии. Их активности он, в частности, приписывал военные поставки из России.