Князь Воротынский
Шрифт:
Шли, однако, день за днем, месяц за месяцем, а о том, что царь снимет с князя Ивана Воротынского опалу, не было даже намека. Царь Василий Иванович словно бы забыл о своем опальном слуге, великая княгиня Елена совсем редко стала наведываться в усадьбу Воротынских, ответные визиты княгини в Кремль тоже редели; уезжать, однако же, из Москвы в свой удел княгиня не собиралась, хотя и тосковало сердце ее по сыну.
В одном видела утешение, чтобы Никифор привез сына к ней в Москву. Увы, все ее просьбы разбивались об упрямство стремянного князя, который хотя и с почтением, винясь всякий
– Не следует, матушка, рисковать. Не ровен час, вздумает царь вотчины вас лишить, коль дружину на сечу княжич водить перестанет.
А на рубежах княжеского удела, они и рубежи России, в самом деле стало вдвое беспокойней после того, как князь Воротынский угодил в темницу.
Нет, ослушаний ни среди городовых и полевых казаков, ни среди дружинников не случалось. Бдили на сторожах отменно, город тоже готов был каждый час к тому, чтобы отбить возможный штурм литовцев, лазутчики исправно присылали сведения, загодя извещая княжича о подготовках к нападению, ни один еще налет не привел литовцев к успеху, побитыми они уносили ноги восвояси, но никак не трезвели. Чуть оклемаются и снова лезут получать по мордасам. Никифор, конечно же, водил дружину, но под стягом князя Воротынского, ибо княжич находился с дружиной во всех походах. На добром иноходце. В специально сработанной для походов люльке, которую нельзя было назвать ни вьюком, ни седлом. Но удобная и красивая, достойная княжича.
Люльку оплели частой кольчугой, которую специально для этой цели выковал кузнец. Конь тоже был защищен тегиляем, поверх которого нашита была еще и панцирная чешуя. При княжиче всегда находились телохранители, самые умелые ратники, знаменосцы и сам Никифор Двужил. К этому привыкла дружина и, как считал Двужил, сиротить ее без нужды не стоило.
Постепенно настойчивость княгини спадала, она почувствовала, что беременна, и заботы о новом ребенке все более ее занимали. Она очень хотела девочку.
Так вот и сплелись в тугой жгут горе, тревога и надежда. Она-то, вроде бы задавленная горем и тревогами, давала силы, потому и шла в княжеской семье жизнь обычной чередой, лишь грусть, постоянная, не уменьшающаяся, будто пропитывала даже стены теремов и палат.
Как бы то ни было, ребенок родился в то самое время, в какое ему надлежало появиться на свет Божий. Вопреки ожиданиям и мольбам княгини, родила она сына. Еще одного представителя и продолжателя рода Воротынских. Еще одного воеводу. Назвали его именем деда по материнской линии – Владимир.
Как ни радостно было это событие, печаль все же не покинула усадьбу Воротынских. Печаль и тревога. Она еще усугубилась приездом в Москву Никифора Двужила. Один он приехал, без княжича, что весьма насторожило княгиню. Скрывает, может, что-то, не все ладно с сыном, вот и не привез? Княгиня начала было упрекать его, отчего хоть на недельку не привез (кто узнает, если тайно?), но тот спокойно ответил:
– Не сомневайся, матушка, беды никакой с княжичем не случится. На Волчий остров я его отправил под пригляд Шики.
– Неужели, думаешь, я не соскучилась о дитяти? Сердце разрывается. Покойней мне было бы, если бы под крылом моим он был.
– Вот и поехали, матушка,
– Прав ты, но давай договоримся так: никуда из Москвы я не уеду, пока с князя царь опалу не снимет. Княжич Михаил пусть водит дружину. Так, видно, Богу угодно.
– Княжича Владимира я тоже увезу. Пусть они вдвоем воеводят.
– Нет! Сына младшего не дам!
Так властно обрезала, что отбила Никифору охоту продолжать разговор. А княгиня, поняв, что незаслуженно обидела верного стремянного, смягчилась:
– Понимаю, ратному делу княжича тебе учить, но пусть подрастет. Пусть пока Михаил один водит дружину.
А еще года через полтора Никифор вновь заявился в московскую усадьбу Воротынских. На этот раз с Михаилом. От горшка – два вершка, а в кольчуге. Тонкая, легкая, а для красы еще и чешуйчатые узоры на груди. Расстарался для дитя воеводы старый княжеский кузнец. Меч тоже по росту. Рукоять узорчатая, серебром чеканена, а ножны обтянуты пурпурным сафьяном, шитым жемчугом. Шелом островерхий с бармицей из серебра, будто кисеей нежной спускавшейся на плечи, уже заметно тренированные, не по годам широкие.
Не кинулся в объятия матери, а чинно поклонился ей, сняв шлем с бармицей, и княгиня поняла состояние воеводы-ребенка, сдержав слезы радости и умиления, подыграла ему:
– Здравствуй, князь Михаил. Милости прошу.
Торжественность встречи нарушил княжич Владимир, отчего-то испугавшийся брата, когда тот подошел к нему. Прижался к няньке и никак не оторвать его от подола. Хныкать начал. Пришлось унести его в детскую.
– Не ласково встретились братья, – сокрушенно вздохнув проговорила вроде бы для самой себя княгиня. – Плохая примета.
– Не накликай беду, матушка. Одному Богу ведомы судьбы людские. Только я так скажу: у князя Михаила сердце доброе, отзывчивое. К тому же – смышленый он. Из ранних. А коль не черств душой да голова на плечах, не станет вредничать, не пойдет на ссору.
– Дай-то Бог, – вздохнула княгиня и спросила: – Долго ли намерены гостить?
Ответил Никифор:
– Воля князя Михаила и твоя, матушка. Если тревожных вестей не получим, можно и подольше.
– Я согласен с Никифором, – кивнул княжич, надел шелом и степенно, как настоящий воевода, уставший от стычек и боев с врагами, стал подниматься по ступеням резного крыльца.
К матери прильнул он лишь тогда, когда они остались одни. В домашней мягкой одежде Михаил не только стал внешне похожим на обычного мальчика, но он словно почувствовал это сердцем, изменился неузнаваемо, ласково гладил руку матери, обнявшей его, а глаза княжича затуманились неожиданными слезами.
– Трудно, Мишенька? – спросила, глотая слезы, княгиня. – Иль свыкся уже?
Михаил всхлипнул, и мать, гладя его по голове, принялась утешать:
– Все образуется. Бог даст, вернется в вотчину свою отец твой, возьмет дружину под свою руку, ну, а пока, сынок, не забывай, что ты – князь, ты – старший в роду, тебе оберегать от поругания вотчину.