Князь Воротынский
Шрифт:
– Иль прикидываете, захватив трон, князь Владимир Андреевич пощадит вас и наследника престола? Как бы не так. Вы станете первыми его жертвами. Жизнь ваша на кону, а вы – робкие овечки.
Не вдруг, но начали целовать крест, по одиночке, правда, сторонники Владимировы. Вот уже разделились супротивники на половину, ни у кого нет перевесу, и тут подступил к Михаилу Воротынскому князь Иван Шуйский. Указал жестом в дальний угол и предложил:
– Поговорить ладком нужда есть.
– Что ж, если есть нужда, поговорим, – ответил Михаил Воротынский. – Отчего же не поговорить.
Первым начал Шуйский:
– Как
– Не едино ли то – государство и держава? Государю поперек встанешь, державству урон…
– Заблудно мыслишь. Если правда государя и правда верных слуг его едина, тогда верно – все ладом, но если правды эти разнятся, великий вред державе грядет.
– Иль не ходил ты на Казань? Рать слезами умывалась, восторгаясь государем своим! Выйди в город, сколько людишек собралось! Вся Москва, почитай. Люб государь и рати, и холопам.
– Да не о том слово мое. Вспомни, с чего Иван начинал. Тем, говорю тебе, и кончит. Поверь моему слову. Вижу, страшное время грядет. Не упустят Траханиоты, Ралевы, Глинские и иже с ними своего, подомнут Ивана под себя, принудят петь под свою дудку.
– В самочинстве малолетнего государя и Шуйские преуспели.
– Нет и нет! Мы не враги себе и земле русской.
– Еще и прежде, в Иваново малолетство, показали себя Шуйские. Мать его даже не пощадили. Россия стоном стонала, кровью и слезами умывалась. Клевреты ваши…
– Вранье! Напраслина! Лихоимцы, те – стонали и живота лишались. Приживалы иноземные стонали, кому Россия – дойная корова. Только…
– Пусть так, но отчего тогда ни одного опального из подземелий не вызволили Шуйские, кого Елена с Овчиной оковали лишь по навету. Даже нас с братом, Владимировичей, кто, как ты, князь, сказываешь, за землю русскую в ответе. Могу ли веру к вам, Шуйским, иметь?
– Грех берешь на душу, князь Михаил. Шуйские – старшая ветвь Александра Невского. Нам править Россией самим Богом предопределено, не исхитрись бы Калита с милостыней к бедным и страждущим, со смирением лизоблюда к татарским ханам, с коварством паука к братьям и родичам своим. Всех опутал паутиной, у всех соки высосал до конца. А род Шуйских – главный род русской державы. Да и сам он истинно русский, нет в нашей крови ничего чужого. Нам блюсти интересы державные!
– Бодливой корове Бог рогов не дает.
– А погляди на кровь Иванову да Дмитрия, кого в цари нам навязывают? Иван наполовину грек, наполовину черт те кто, то ли литвинин, то ли серб, а может, Овчинина кровушка в его жилах течет. У Дмитрия же еще и прусской прибавилось. Великая-то княгиня от кого? От Кобылы. Переметчика из Пруссии. А сколько волка не корми, он все одно в лес смотрит.
– Корень государева рода и мне, князь, не хуже тебя известен. Если брать великую княгиню Софью, она по отцу цесаревской крови, по матери род ее от италийского знаменитого вельможи, равного нашему светлому князю удельному, нам с тобой равному.
– Верно все. Только так я скажу: сколь знатна бы она ни была, а к нашему
– Про Глинских – не спорю. Авантюристы. Охотники до чужих тронов. Особенно князь Михаил Львович. Чуть было не выхватил престол у своей племянницы…
– А Елена разве не штучка?! Где это видано, чтобы баба державой правила?!
– Да, вероломна. Только так я скажу: сын – не в мать и не в дядю ее. И еще скажу: мой род никакого худа от государя нынешнего не видел. Россия вон как окрылилась, как в года и во власть Иван Васильевич вошел. Бог даст, не свернет государь наш с праведного пути. А князь Владимир? Верно, муж твердый, умом не слаб, только подлого корня. По трусости отца его и бесчестия отец мой безвинно в оковах сидел. Могу ли я верить сыну коварного труса? Яблоко от яблони далеко ли катится? На сем, князь Иван Михайлович, покончим. За государя Ивана Васильевича я на смертный бой пойду, ибо един он с подданными своими. Един с державой.
– Что ж. Бог тебе судья. Одно скажу: потомки осудят нас, что не разглядели великой беды России, не оберегли от лиха, исподволь вползающего. Да и нам с тобой, мыслю, не сносить голов. Сгинут именитые роды русские. Как пить дать сгинут. И трон Русь отдаст нелюдям. Не вдруг, но так станет по безделью и благодушию нашему.
Ничего не ответил Воротынский. Уверенный в своей правоте, пошагал осанисто к единомышленникам.
А против них князь Владимир Андреевич совсем распалился. Требует, чтобы пустили его к постели умирающего брата. Владимир Воротынский, Мстиславский, Захарьины и дьяк Михайлов встали ему на пути, боясь, как бы не сделал тот больному какое худо. Наверняка станет требовать, чтобы Иван Васильевич изменил духовную в его пользу, что может вконец расстроить больного, лекарь же царев настаивает на полном его покое.
Не ясно, чем бы тот горячий спор окончился, ибо даже духовник государев взял сторону Владимира Андреевича, если бы Михаил Воротынский не шепнул брату:
– Быстро покличь детей боярских Царева полка. Тех, кто понадежней.
До утра трапезная гомонила. Гвардейцы Царева полка впускать в трапезную впускали всех, а выпускать без позволения главного своего воеводы – никого. Это особенно бесило супротивников присяги Дмитрию, но давно уже спорившие не упоминали ни его имени, ни имени самого царя всея Руси, больше все личные и родовые обиды выуживались из забвения, и получалось так, будто не мужи мудрые, кому дела государственные вверены, собрались вместе, а бабы сварливые, кого медом не корми, а дай побазарить.
Лишь Михайлов да тайный государев дьяк исправно делали свое дело: Михайлов, как только Иван Васильевич приходил в себя, пересказывал тому обо всем, что происходит в трапезной, а тайный дьяк – о делах городских, о многолюдном плаче московском.
– Никто по домам не расходится. Бога молят, чтоб здрав ты был, государь. Несколько бояр Владимировых, кто его стал славить, побили изрядно. Больше никто рта не разевает. Ты уж, государь, не оплошай, перемоги себя люду российскому на радость.
– Я стараюсь, – пересиливая слабость, успокоил дьяка Иван Васильевич. – Я очень стараюсь.