Князек
Шрифт:
– Я буду молиться. Но уходи! Да, обещаю! Мэтью вышел. Вильям проводил его взглядом и обернулся к товарищам. Джек барабанил пальцами по рукояти кинжала.
– Знаешь... а не расскажет ли он твоему отцу? Может, позаботиться о том, чтобы он молчал?
Это потрясло Вильяма:
– О нет, ради Пресвятой Девы! Мэтью никому не скажет ни слова, кроме тети Нэн – а она мудрая женщина! Как бы мне хотелось не причинять всем им боли, но... – Отныне некому и нечего жаловаться, не на что роптать. Мэтью ушел, а он остался здесь, в шумной таверне. Он, Вилл Шоу, из труппы лорда Говендена, самый величайший исполнитель женских ролей – и любовник
– Пойдемте, дорогие мои, – выпьем этого замечательного вина, а потом я вам спою.
Джек Фэллоу засмеялся, облапил Вилла, словно девушку, и поволок к столику. Там он усадил юношу к себе на колени, а Остен оглушительно потребовал у служанки вина и холодного мяса. Те, кому в жизни недостает любви, утешаются едой и выпивкой…
– Вы были правы, мадам, – сказал Мэтью Нанетте. – Он и вправду сбежал с актерами, и, думаю... уверен, что по собственной доброй воле.
– Да, я догадывалась. Я должна была все понять – ведь видела же я собственными глазами, как он вешался на них...
– Вы не могли знать, что он решится на такое. Не укоряйте себя, мадам.
– И он не вернется? Мэтью покачал головой.
– Он в довольстве? Он счастлив?
– Они теперь называют себя «Труппой лорда Говендена» – после того самого закона о бродягах. Кажется, они на неплохом счету. А он... вполне сыт и хорошо одет. Сказал, что счастлив.
– И что не вернется домой. Мэтью кивнул. Нанетта вздохнула.
– Я на это и не надеялась... Но думала... – мгновение она размышляла, а потом оживилась: – Хорошо, Мэтью. Никто, кроме нас с тобой, не должен об этом знать. Его оплакивают как мертвого – что ж, пусть так все и остается. Если Пол когда-нибудь узнает правду, это будет величайшей жестокостью.
– Я того же мнения, мадам.
– Хорошо, Мэтью. Теперь можешь идти – и спасибо тебе.
Мэтью вышел, а Нанетта погрузилась в раздумья. По старой своей привычке она продолжала стоять – королева обычно не садилась, и придворные следовали ее примеру. Осанка Нанетты оставалась все такой же прямой и гордой, но с каждым днем сохранять ее стоило больших усилий. Жизнь переполняли события, а также горчайшие разочарования и великая ответственность... Теперь к ноше Нанетты прибавилось и бремя тайны Вильяма. Она была словно вьючное животное, к поклаже которого каждый прибавляет малую толику... Но у нее есть и утешение – разве Он не сказал: «Приидите ко мне все нуждающиеся и обремененные»? Она медленно прошла во внутренний покой, где по милости королевы была ее домашняя молельня – там она с видимым трудом преклонила колени, осенила себя крестом и принялась повторять знакомые и успокаивающие сердце слова молитвы... Но сознание ее раздвоилось – одна Нанетта была сосредоточена на молитве, а другая металась в житейской суете, гадая, какие еще неожиданности свалятся на ее голову, покуда Господь не призовет ее к себе…
Глава 14
Зимой 1572 года Нанетта вновь захворала, а в феврале 1573 года, сразу справив день своей шестьдесят пятой годовщины, оставила двор и навсегда возвратилась в Уотермилл. Тяжело было расставаться с королевой и друзьями, многих
– Теперь позаботься о себе, – напутствовала ее королева. – Посмотри: кожа да кости – ешь побольше, близится весна, и ты должна набраться сил.
– Мне будет лучше дома. Я так скучаю по свежему воздуху и чистому небу! – жизнерадостно ответила Нанетта, чувствуя, что едет домой умирать. Но, хотя путешествие и утомило ее, шутка оказалась пророческой: в Уотермилле она почувствовала себя куда лучше и вскоре была в состоянии съесть большую часть из того, что ей подавали. Она заметила также, что между Джэном и Мэри появилась некая натянутость, и гадала, не связано ли это каким-то образом с ее приездом.
После ужина к ней привели детей. Она пришла в восторг от семилетнего Николаса. Он был высокий, сильный мальчик, хорошо учился, а на лице его постоянно присутствовало то же выражение открытости и честности, что в детстве у Джэна. Вообще он походил на отца, хотя и унаследовал карие глаза Мэри. Нанетту поразило, насколько напоминал мальчик Александра... Четырехлетний Габриэль был еще пухленький, и своим курносым носиком и рыжеватыми волосами сильно походил на мать. Болтая с Николасом и забавляясь с детишками, Нанетта краешком глаза ловила многозначительные взгляды, которыми обменивались Джэн и Мэри. Когда детей увели, она потребовала объяснений. Знаком удалив слуг, она сказала:
– Ну, Джэн, выкладывай все начистоту.
– Разве я до сих пор не был с тобой честен, мама?
– Нет, милый, не всегда, – грустно ответила Нанетта. – Сразу, как только я приехала, я заметила, с тобой творится что-то неладное. Что-то тебя волнует, но ты молчишь.
– Я не могу сказать, мама... По крайней мере, не теперь... – ответил Джэн. Мэри открыла было рот, но Джэн перехватил ее взгляд, и она смолчала. Нанетта глядела то на одного, то на другого.
– И все же лучше нам поговорить. Кажется, дело серьезное.
– Не сейчас, мама. Утром. Ты устала.
– Ради Бога, Джэн, давай разом с этим покончим! – нетерпеливо воскликнула Мэри. – Ведь ни один из нас не сможет уснуть!
Джэн вздохнул:
– Ну, хорошо, хорошо.
Нанетта присела на скамью у окна – на место, которое обычно занимала Мэри. Как раз напротив камина, над которым красовался ее портрет, где Мэри выглядела такой самодовольной... Хотя Нанетта и не знала, о чем пойдет разговор, но уверена была, что этого хотела Мэри. Нанетту поразило, что Джэн, ее мальчик, всегда такой сильный, полюбив, вдруг стал мягче воска...
Джэн услал слуг в зал, запер двери покоев и с великим трудом, избегая смотреть Нанетте в глаза, рассказал обо всем, что знал, – и о том, что поведала ему Мэри. Нанетта терпеливо выслушала, не сводя глаз с лица Джэна, лишь единожды взглянув на Мэри, которая сидела на стуле в другом конце комнаты и нервно поигрывала ожерельем.
– Теперь сама видишь, мама, – с усилием выговорил Джэн, отчетливо осознавая, сколь жалки его слова, – ты должна теперь сказать мне всю правду о том, что касается моего рождения.