Княжич
Шрифт:
Присмотрелся я — чур меня! Это ж Ящур! [119] Я даже сплюнул от омерзения.
А всадник уж рядом совсем. А мы стоим вдвоем Не бежать же.
— Трэль, — слышу голос хевдинга. — Держи!
Обернулся я, а он мне нож свой сует. Я нож взял. Приготовился. Он меч свой поднял. Стоим.
А риттер доволен. Добыча легкая. Не бежит даже. Скачет, а сам решает, то ли малого на копье подцепить, то ли старого…
Все же старого решил. На Торбьерна копье направил. Я еле отскочить успел. Он мимо пронесся. Хевдинг копье его встретил, от груди своей
119
Скорее всего, на гербе риттера был изображен дракон.
От земли оторвался викинг. В воздухе повис. Да, видать, тяжел оказался. Не удержал его риттер. Опустилось копье к земле. Поволокло Торбьерна по зеленой траве. Но вырвался наконечник из плеча, порвал кожу, и в небушко рванул. Упал хевдинг, а у риттера от такой неудачи копье из рук выскользнуло. Но ему ничего. Выхватил меч, коня развернул и на меня…
Я-то ему совсем простой мишенью казался. Он даже коня передо мной придержал и на дыбы его поднял, чтоб красиво меня располовинить. Только мне почему-то половиниться не хотелось. И ждать, когда мне на голову меч его опустится, я не стал. Под пузо коня и кинулся. Да рукой свободной за подпругу уцепился. Только клинок рядом просвистел.
Конь с дыбков опустился. Закружил его риттер. Достать меня хочет. А я под ним болтаюсь. Только ноги убирать успеваю, чтоб мне их конь не отдавил. Нож под подпругу сунул, ремень подпружный лопнул. Я на землю упал, голову руками прикрыл. Но защитил Даждьбоже. Конь меня перескочил.
А седло набок с него поползло. А с седлом и всадник. Грохнулся он тяжело оземь. Всхрапнул и замер.
И конь встал точно вкопанный. Я в горячке вскочил. Гляжу, а у риттера голова набок. Шею он, видно, при падении себе свернул. Вот и славно. Я коня за узду схватил. А сам отдышаться никак не могу, от страха колени дрожат.
А тут и Торбьерн застонал…
Живой…
Я к нему коня подвел. Он уж сидит. Из раны кровища хлещет. Сам бледный как полотно.
— Заберешься? — я у него спрашиваю. — А то тяжелый ты, хевдинг, не подниму я тебя.
— Смогу, — отвечает.
— Ну, давай.
Он с земли приподнялся, об меня оперся, на коня влез.
— Удачливый ты, трэль, — говорит.
— Какой есть, — я ему в ответ. И сам на коня запрыгнул…
Мы подальше от побоища отъехали. На землю сошли. Он прилег, а я перед ним на колени встал и на рану помочился [120] . А рана у него на плече глубокая, как жабий рот. Серьги из уха вынул, одну у себя, другую у него.
120
Моча хороший антисептик и до сих пор используется в народной медицине. Особенно ценится детская моча.
— В скобы согнуть одной рукой сможешь? — спросил.
— Угу, — он сквозь зубы промычал.
Я рану ему пальцами сжал. Он скобы наложил. Сдавил так, что рана рот свой жабий закрыла.
— Вот и пригодился отцов благодар, — сказал я.
— Что? — не понял он.
— До Глубокой бухты далеко?
— Если напрямик —
— А по-другому нам не надо, — говорю, а сам улыбаюсь, все еще не веря, что живым остался.
Потом подорожника нажевал. Здоровья Белореву за науку пожелал. Приложил к ране. Перевязал.
— Поехали, что ли?
Он встал. Вижу — поплыл. Но ничего, на ногах держится.
— Поехали — говорит.
А чуть позже, когда мы в лесок въехали, он спросил:
— Ты точно на арфе не играешь и висы слагать не умеешь?
— Нет, — ответил я ему.
— Чудной трэль, — хмыкнул он.
И мы дальше поехали. Молча. Чтоб силы беречь…
15 августа 943 г.
В Глубокой бухте тихо шумел прибой.
Дохлыми тушами лежали на берегу драккары. Мне было жалко глядеть на них. Гончие псы Океян-Моря, вырванные из привычной стихии, выглядели нелепо и беспомощно. Оскаленные драконьи морды, созданные, чтобы сеять ужас среди прибрежных народов, сейчас уныло смотрели вдаль, поджидая бросивших их хозяев.
И только драккар Торбьерна гордо качался на волнах. Натягивал якорные канаты. Старался сорваться с привязи. И был готов в любое мгновение поднять якорь и уйти от этой злой земли. Так велел хевдинг.
Мы ждали…
— Да чего же они не идут? — Борн в нетерпении теребил свой длинный нос. — Семь дней уже от них нет вестей. Или восемь уже? — повернулся он ко мне.
— Восьмой, — ответил я.
— Что? — Из трюма драккара выбрался Торбьерн. — Тихо?
Плечо его почти не беспокоило. Помогла морская вода да мои отвары. Но он все еще держал руку на перевязи. Старался двигаться осторожно, чтобы лишний раз не потревожить рану.
— Тихо, хевдинг, — вздохнул кормчий. — Как в брюхе у кита.
— Вот, трэль, держи, — протянул Торбьерн мне что-то, зажатое в кулаке.
— Что это?
— Держи, говорю.
Я подставил руку, и хевдинг разжал пальцы. На мою ладонь упала золотая серьга с красным, словно капля крови, камешком.
— Это тебе, — сказал Торбьерн. — И пусть никто и никогда не скажет, что Торбьерн, сын Вивеля, не отблагодарил человека, спасшего ему жизнь.
— Но я всего лишь трэль Орма, — сказал я.
— Я думаю, что Могучий Орм не станет возражать. — Хевдинг здоровой рукой похлопал меня по плечу. — Носи с честью, — улыбнулся он.
— Хевдинг! — крикнул Борн.
Он все это время вглядывался в прибрежье и теперь, что-то заметив там, принялся размахивать руками.
— Смотри, Торбьерн! — кричал кормчий. — Это наши!
И верно. С прибрежных холмов к бухте спускалась нестройная ватага. Их было около двух сотен. Викинги явно торопились. Они бежали. Спотыкались на бегу. Кто-то падал. Катился вниз. Поднимался и вновь стремился к морю.
— Я вижу Орма! — кричал Носатый. — Смотри, как спешат. Соскучились, что ли?
Я всмотрелся и тоже сумел разглядеть блестевшую на солнце лысую голову моего владетеля.
— С ними люди Трюггваса, а конунга не видно, — тихо сказал хевдинг. — Борн, — позвал он кормчего, — готовимся к отходу. Трэль, — повернулся он ко мне, — выбирай якоря.
Я быстро вставил в мочку уха подарок Торбьерна и бросился выполнять приказание.
— Орм! — продолжал размахивать руками Борн. — Сюда! Скорее!