Княжий пир
Шрифт:
Рубашка гадко прилипла к спине. Мокрый, как мышь, с трясущимся сердцем, он чувствовал, как скоба все же подается, вылезает нехотя, крепкий сук держит цепко, отпускает нехотя, но все же отпускает…
В последний миг скоба подалась совсем легко. Он едва успел собраться, когда вместе со шитом отделился от стены, перекрутился трижды как жук на веревке. Пальцы впились в тяжелый щит, едва не вдавившись в истлевшее дерево как в мягкую глину, к тому же дважды звучно хряснулся лбом о ворота, те вздрогнули, будто ударили тараном.
Кто-то из
Почти не дыша, он исхитрился засунуть щит в мешок за плечами, там уже топорщилось тряпье, чтобы скрыть очертания, вскарабкался к краю ворот, выждал когда стражи удалились на другую сторону, пробрался по верху стены подальше от освещенного места, спиной ощущал враждебные взгляды чужих звезд, холодные и колючие, как наконечники чужих стрел, наконец зацепил веревку, спешно спустился, обдирая ладони в кровь, кожа едва не задымилась, а воздух хватал ртом как рыба на горячей сковороде.
Голоса, казалось, раздаются со всех сторон. Щит поистине княжеский, легкий и украшенный, нести бы легко, если бы сейчас даже собственные уши не казались тяжелыми. Он кое-как перебежал освещенное место, перевел чуть дух в тени, затем потащился по улице уже медленно, загребая ногами прокаленную за жаркий день пыль, все еще горячую. Кто увидит, пожалеет несчастного, что и ночами зарабатывает на жизнь, собирая старые тряпки и рухлядь…
Глава 26
В окнах постоялого двора горел свет. Когда Залешанин подошел к воротам, донеслись крики, песни, удалые вопли. Здорово живут в Царьграде, подумал с невольной завистью. Гуляют цельными днями. И никто ничего не спрашивает… Весь Царьград – постоялый двор для тысяч народов, где уживаются все. За эти дни он так и не встретил ни единого грека. Одни ромеи. А ромеи – не народ, как думают на Руси, а как раз вот эти все, что живут тут, пьют и гуляют, а надо будет – возьмут оружие и будут защищать эти свои… свое право пить и гулять в богатом граде.
Он бочком прошел через просторные сени, тут их зовут как-то по-другому, дверь в трапезную распахнута настежь, оттуда тянет такими запахами лукового супа, ухи, что голодная судорога тряхнула Залешанина с головы до ног. По краям лестницы наверх сидели двое угрюмых, сыновья хозяина. Залешанин поймал их оценивающие взоры, но парни ничего не сказали. Где-то шлялся ночь, его дело. Лишь бы платил. А если вернулся еще и с полным мешком, уходил с пустым! – то будет чем платить и дальше… Да и хоть едва ноги волочит, но морда довольная. Ограбил не бедняка, видно.
Залешанин со ступенек обернулся, сказал умоляюще:
– Ребята, киньте на свободный стол чего-нибудь хоть на один зубок!.. Хоть жареного воробья.
Парни переглянулись, так и есть, один сказал понимающе:
– Есть
– Точно! – воскликнул Залешанин. – Я иссохся как осенний лист.
Когда он спустился в трапезную, упрятав щит в мешке под кровать, на свободном столе уже стояло огромное блюдо с роскошным откормленным гусем, а хозяйский сын ставил кувшин с вином. Оглянулся:
– Может быть, бурдючок?
– Нет, в кувшинах лучше, уже знаю. Лучше потом еще принеси…
Один из пропойц, поймал его взгляд, поднял палец. Залешанин кивнул, чего не угостить безденежного, сам таким бывал, и бродяга спешно перебрался за его стол. Тут же волосатые руки поставили на стол две кружки, Залешанин не первый, кто угощает незнакомых, привыкли. Залешанин с наслаждением принялся за жареного гуся, запивая вином.
Хозяйский сын с некоторым беспокойством наблюдал еще за двумя, что пересели за стол к этому молодому здоровяку, но Залешанин высыпал на стол кучку серебра, и сын хозяина тут же оказался рядом:
– Еще что-нибудь?.. Может быть, рыбки?
– Рыбки? – удивился Залешанин. – А чо, давай и рыбу. Я видел во дворе одну… Крупная! Чуть забор не повалила, когда чесалась.
Утром наскоро умылся холодной водой, проверил на месте ли щит, среди тряпок не заметишь, перекусил не разогретой птицей и отправился на берег моря искать корабль на ту сторону. А повезет, то хорошо бы и до самого Киева по Днепру… Правда, привычного берега здесь нет, один сплошной причал, а кораблей столько, что от мачт рябит в глазах. Их больше, чем в Киевщине деревьев, а парусами можно закрыть все земли от Киева до Новгорода…
По причалу двигался отряд крепких воинов в добротных доспехах. Залешанин насторожился, на обычных стражей не похожи как по стати, так и по оружию. Обычные стражи едва ноги за собой таскают, морды опухли от пьянства, топоры едва ли не деревянные, а у этих шлемы с перьями, латы поверх кольчуг, короткие мечи в изукрашенных ножнах, а сами как на подбор рослые, широкие, едва не лопаются от избытка силы.
Впереди шел высокий воин, в котором Залешанин чутьем угадал большого воеводу или что-нибудь такое же важное. С суровым лицом, кончик носа отрублен, глаза безжалостные, от него пахнуло железом и кровью, словно навсегда пропитался запахами битв и сражений.
На полшага сзади и сбоку семенил человек в простом длинном хитоне, чем-то раздраженный, суетливый, но пояс поблескивал золотом, а на мягких сапогах пряжки были с камушками…
Залешанин пропустил их, сойдя с дороги, пошел следом, дорогу расчищают как стадо туров, к тому же прут на причал тоже…
Из портовой таверны вывалились гуляки. Среди них выделялся статный щеголь в богатом плаще. Шлем на нем блистал, с обеих сторон на щеголе висели девки, повизгивали и часто всхохатывали, следом тащились еще пропойцы, попроще, всякий сброд, жулье, все веселые и хохочущие.