Княжий пир
Шрифт:
Двойник нагло ухмыльнулся, а Добрыня жалко парировал удары, суетливо качался вдоль стены вправо-влево, двойник явно вдвое мощнее, свиреп и нагл, да неужто и он таков… или был таким…
Его сотрясало страшными ударами. Двойник бил как по наковальне. После каждого болезненного удара со звоном срывало булатные полосы. Меч чужака задел бок, где пластин уже не осталось, слышно было, как хрустнули ребра. Кольчуга выдержала, но острая боль пронзила, словно раскаленное шило.
В отчаянии он пытался двигаться вдоль стены. Двойник с горящими от наслаждения глазами стерег каждое шевеление, перехватывал.
Да все равно ведь умирать, мелькнула ослепляющая мысль. Так какого же…
С хриплым криком он шагнул вперед, за рукоять взялся двумя руками. Голова и плечи остались без защиты. Глаза двойника вспыхнули свирепой радостью. Страшный меч взлетел обрекающе. Добрыня ударил острием изо всех сил, голову тряхнуло, страшный удар отбросил его к стене.
Меч вырвало из ослабевших пальцев. Бездыханный, обезоруженный, он прижался к холодному камню, чувствуя смертоносный холод спиной и затылком. Сорванный с головы шлем со звоном укатился под ноги колдуна.
Меч в руках двойника был занесен для последнего удара. Однако меч вывалился из чужих рук, а сам двойник тупо уставился на торчащий из его живота меч Добрыни. Тот погрузился до половины, Добрыня был уверен, что, если двойник повернется, из спины будет торчать красное от крови лезвие.
Шлем докатился до ног колдуна, замер, но звон продолжался, как и боль в черепе. По щеке текло теплое и липкое. Хрипло взвывал ветер, не сразу Добрыня понял, что это буря в его легких.
Двойник упал на колени, его раскачивало, наконец завалился на бок. Добрыня с усилием оттолкнулся от стены. Ноги дрожали, подгибались. Он ухватился за рукоять меча, уперся ногой, потащил на себя. Меч освобождался с металлическим скрипом.
Колдун отступил, прижался к стене. Лицо стало восково-желтым, синие губы затряслись.
— Но… как ты… сумел…
— Больше наготове нет заклинаний? — прохрипел Добрыня.
Он с усилием поднимал меч. Даже могучие чародеи не в состоянии тут же наколдовать что-то новое, а лишнего времени у этого колдуна не будет.
— В чем я был… не прав? — пролепетал колдун. — Я ведь создал точно такого же…
— Нет, — ответил Добрыня хрипло. Колдун раскрыл в удивлении рот. Добрыня выдохнул: — Я не тот, который был даже минуту назад…
Колдун смотрел, нижняя челюсть медленно опускалась. А Добрыня не мог объяснить, что до встречи с демоном он был одним человеком, после смерти отца — другим, а выехал из Киева третьим. А по дороге все еще меняется, меняется, меняется… В последний раз изменился, увидев себя в этом надменном, с выпяченной вперед челюстью… Так что дрался не с двойником, а с тем, каким был до этого…
— Но ты меня не убьешь… — пролепетал колдун жалко. — Я… я — знание!.. Я знаю великие тайны…
— Не знание делает человека, — отрезал Добрыня, — человеком!
Колдун отшатнулся, но булат рассек наискось грудь, живот и выскочил, как раскаленная докрасна в горне полоса. Кровь брызнула на стены, а на пол рухнули половинки туловища.
— Дур-рак, —
На подгибающихся ногах он с упорством пошел в глубь пещеры. Сундуки с золотыми монетами, разные сокровища и прочие важные вещи для человека, которому еще жить и жить…
А в дальнем углу пещеры, как и ожидал, виден блестящий, как отполированный, выступ. Под его пальцами он показался чуть теплее, чем соседние камни. Надавил, камень дрогнул, с легким скрипом в стене возникла щель, раздвинулась.
В глубине открылся широкий проход по наклонной вглубь. Шагнул, за спиной заскрипело снова. Оглянувшись, успел увидеть, как стена сдвинулась, закрыв выход так, что не осталось даже трещины.
Глава 16
Лодка ткнулась в песчаный берег. Тарильд прыгнул через борт, глаза не отрывались от сказочного града на высоких холмах. Сердце стучало часто-часто, в груди защемило. Так вот он каков, град его отцов, славный Киев!
В отличие от массивных высоких стен из тяжелых глыб камня, стены Киева целиком из дерева. Даже главная стена, ограждающая город от врага, тоже из огромных бревен, торчащих прямо из земли, заостренных вверху. Правда, сторожевые башни одна за другой, а сама стена нередко в два ряда. Между ними деревянный настил с запасом камней, но все равно видно, что это молодой город, постоянно обновляющийся, жадно раздвигающий пределы, бурный и свежий, как молодая зелень…
На причале массы народу. Все галдят, как на восточном базаре, толкаются, норовят первыми протиснуться к парому, что есть всего лишь огромный, грубо сколоченный плот на десяток телег с лошадьми. Никто не следит за порядком, не раздает зуботычины простолюдинам, не кланяется угодливо знатным. Хотя в этом молодом народе еще и не должно быть четкой грани между знатью и черным людом…
Размышляя, он пробирался по улицам, жадно глазел по сторонам. Отец столько раз рисовал ему прутиком на песке город, что он помнил все до мелочей. Когда приблизился к заветному повороту, на миг охватил страх: а сохранился ли старый дом отца, когда тут чуть ли не каждый десятый дом перебирают по бревнышку прямо сейчас?
Огромный добротный терем высится в глубине двора. Путь к нему отрезает высокий забор, над широкими вратами широкий навес, дабы путник мог укрыться от дождя. Все на том же месте, что и указано на рисунке отца. Если и перебирали, заменяя подгнившие бревна новыми, то форму терема сохранили в точности.
Он с волнением остановился перед вратами. С той стороны ржут кони, доносятся сильные хриплые голоса мужчин. Наконец, решившись, постучал. Вышел немолодой хмурый гридень, оглядел с головы до ног, буркнул: «Чё надо?» — выслушал, неспешно удалился. Очень не скоро вернулся, кивком велел зайти во двор. На той стороне просторного, как поле для схваток, двора на крыльцо вышла старая женщина. Лицо злое, в глазах непонятный страх. Руки беспрестанно мяли грязный передник, то ли вытирала пальцы, то ли не могла усидеть без работы.