Княжий пир

Никитин Юрий Александрович

— Почему?

— Пес из конуры не зрит такого восхода солнца. Ему забор мешает! Да и цепь далеко не отпустит. А вот волк…

— Ну смотри, — сказал Владирог. Он начал придерживать коня, но Залешанин ехал все так же, и Владирог повторил уже с сумрачной угрозой: — Ну смотри… Да, к слову, тебя ж вроде посадили под крепкие запоры?

— Было дело, — отозвался Залешанин, он не обернулся, но слышал, как Владирог пустил коня следом, поехал шагах в трех.

— Но как же…

— Ты что, меня не знаешь?

— Знаю, но… Там запоры надежные,

сам видел. Как ты сумел? Или кто помог?

Залешанин повернул голову. Владирог ехал напряженный, глаза упорно смотрели ему в спину. Встретившись глазами с Залешанином, почему-то вздрогнул, в замешательстве отвел взгляд.

— Ладно, не говори. Ты в лес аль как?

— Аль как.

— А это куда?

— Не спрашивай, и тебе не совру, — ответил Залешанин, посоветовал: — Возвращайся. Еще хватятся. А ежели кто заметит, что вернулся той дорогой, какой ускакал я, то не видать тебе старшей дружины.

Владирог остановил коня так резко, что тот едва не сбросил его через голову, а потом оскорбленно поднял на дыбки. Залешанин захохотал и пустил коня вскачь. Встречный ветер охлаждал лицо, трепал волосы и конскую гриву. Земля с грохотом бросалась под конские копыта, исчезала, едва проскочив за стременами, а впереди степь уходила в бесконечность, лишь иногда на виднокрае то справа, то слева темнели гаи, рощи, темные клинья леса.

Свежий утренний ветер обдувал лицо, вдали начала разрастаться стена леса, и Залешанин ощутил, как гадкое чувство растворяется подобно смрадному дымку на чистом воздухе.

…Владимир долго глядел вслед ускакавшему смерду, а когда тот исчез из виду, все еще делал вид, что смотрит вслед, хотя душа уже обогнала разбойника, влетела в Царьград, пронеслась по широким знакомым улицам, ворвалась в императорский дворец, где каждый уголок знаком за два года службы в охране…

Снизу со двора доносились вопли, конское ржание, звон оружия. Воевода Претич не упускает случая, чтобы не заставить княжеских гридней побегать с камнями на плечах по двору, а самые здоровые берут на плечи своих коней и тоже бегают по кругу, как жеребцы при виде кнута.

Вздохнув, Владимир медленно, как старик, нащупал подошвой сапога перекладину лестницы… Он сам чувствовал, что спускается только его тело, а душа уже проникла в покои принцессы Анны, ухватила ее в объятия…

А внизу воевода, страшно выпучив глаза, орал на Чеймана. Сын печенежского хана для старого воеводы был просто сукиным сыном, которому от младшего дружинника до старшего, как до Царьграда на карачках.

— Усы отращивать мало, надо еще и работу делать!.. Ты должен доказать, что ты не коза на веревке, а ратник!.. И не простой, а тот, который и в строю дерется, плечо в плечо с другими… Как зовется такой ратник?

— Сратник, — промямлил Чейман несчастным голосом.

— Правильно, соратник! — одобрил Претич. — Когда втемяшишь в голову, что бои в городе — это не в степи, и тут надо не рвы строить, а завалы копать?..

Чейман робко проблеял:

—

Как это… завалы копать?

Претич рявкнул:

— Молчать, когда я тебя спрашиваю! Ты воин или где? В бою или что? Дружинник должен блистать не умом, а доспехами. Вот погляди, как у меня все сверкает!.. А вон у князя так и вовсе сияет так, что глаза на лоб лезут…

Владимир скривился еще больше, воевода если похвалит, то будто помоями обольет.

— Эй, Претич!.. Не мори мальцов. Вроде бы большой войны не намечается, а ты с них по три шкуры спускаешь!

Претич огрызнулся сердито:

— А Дикое Поле? Когда разбили Хазарию, пусть даже вкупе с печенегами, сразу бы забрать все земли себе! А так расчетвертовали на три равные половины!.. Вот и копошится там всякое…

Пока Чейман в муках пытался понять странные слова знатных русов, воевода буркнул что-то вроде: живут тут как свиньи в берлогах, махнул рукой и удалился на задний двор, где заставлял бегать с мешками камней на спине. И хотя бедный Чейман раньше думал, что свиньи вроде бы в берлогах тоже не живут, даже в этих берложьих краях, и непонятно как расчетвертовать на три части… тем более на три половины, но это ему нельзя, а князьям, наверное, удается. Это и зовется ромейским словом «политика», что начинает приживаться и при киевском дворе.

За спиной Владимира страшно заржали кони. Он ощутил холодок тревоги, но чутье и запах подсказали, что это приближается не страшный див, а всего лишь верховный волхв. Голос за спиной прогудел густо, будто шел из-под корней старого дуба:

— Чего шерсть дыбом встала?.. Хорошая новость!

Белоян подошел широкий, переваливающийся на коротких ногах, пасть оскалил так, что шарахались даже на другом конце двора.

— Брешешь, — сказал Владимир недоверчиво.

— Волхвы никогда не врут, — наставительно изрек Белоян. — Они могут утаивать правду, недоговаривать, переиначивать… но разве это ложь?

— Давай твою новость, — потребовал Владимир. — Посмотрим, стоит ли она…

Белоян сказал медленно, словно уже раздумывая, не повернуть ли обратно:

— Да так, пустячок… Я нашел, из чего выковать тебе меч.

Владимир подпрыгнул:

— Ты… Давай неси!

— Ага, неси! Мне только поднимать такие глыбы…

Владимир опомнился:

— Тьфу, прости. Ты ж только меду унесешь хоть сарай, хоть всю пасеку… Давай веди. Я сам отнесу в кузню, ничьим лапам не доверю.

Волхв осторожно посмотрел на князя:

— Да? Но тогда вели седлать коней…

Владимир ощутил, что если еще не душа, то сердце уже здесь, колотится о ребра как ошалелое. Мужчине сказать, что у него будет меч, каких нет на земле… или таких можно пересчитать по пальцам, — это вдохнуть вторую душу.

— Тверка!.. — закричал он отроку. — Быстро седлай двух коней из моей конюшни. Две седельных сумы побольше.

Он отпрянул, когда волхв сказал изменившимся голосом:

— Княже… это не у меня во дворе. Ежели ты думаешь так. Это далеко…