Княжий пир
Шрифт:
Она медленно отвернула лицо. Голос снова стал злым и холодным:
— Мне нужна победа над здоровым и полным сил противником. Тогда никто не скажет, что я одолела калеку или немощного.
— Да-да, — сказал он торопливо, страшась резких перемен в настроении могущественной колдуньи, — это будет драчка… Хотел бы знать когда. Я бы коня продал, только б поглядеть хоть одним глазком.
Ее взор погас. Залешанин видел, что княгиня перед ним, а душа сейчас возле Белояна. Сражается… гм… дерется, доказывает, борется в магии и не только в магии, но борется, борется,
ГЛАВА 17
Конь вынес его за ворота веселый, бодрый, отоспавшийся, а Залешанин горбился в седле мрачный, как дождливый день осенью. Хоть и вырвался живым, даже шкуру не попортили, но слишком легко отпустили древляне… А ведь поняли со своим колдовством, что он выполняет поручение ненавистного им князя. Слишком уверены в коварстве Владимира. Ну, да это понятно, кого ненавидят, того и подозревают во всем, но уверены еще, что для их врага будет хуже, если их гость поедет дальше целым…
«Ну, что князь замыслил убить, уже сказали, — подумал он невесело. — Правда, Баба Яга рекла, а бабам верить… С другой стороны, Баба Яга не совсем баба… Да и с чего ей врать? Ей в лесу все одно: я или князь. Но насчет ножа их волхв попал пальцем в небо. Хоть и в самую середку. Нож у меня таков, что и хлеб не разрежет… Правда, хлеба тоже нет».
— Ладно, — сказал себе наконец. — Род не выдаст, свинья не съест. Авось будет по-нашему. А на нет и суда нет. Надо жить, как набежит.
Дивно, но дальше дорога стала легче. Самой дороги не было, как и раньше, но хоть между деревьями конь шел свободно, не продирался сквозь завалы, засеки, не обходил огромные выворотни…
— Эх, — сказал он вдруг, — что ж это я… Они к войне готовятся! Потому все завалы только с той стороны…
Повеселел, сообразив, что дальше лесом ехать легче, усмешливо подумал даже, что хоть и княгиня, хоть и колдунья, а не сообразила, что Владимир тоже не самый последний дурак на свете: не станет продираться напролом, а пошлет в обход…
Правда, может быть, она как раз к этому и толкает? Чтобы пошел через земли дрягвы, а те восстанут тоже…
К полудню сделал маленький привал, перекусил запасенной снедью, снова ехал беспечный и беззаботный, ибо даже разбойники крутятся возле дорог, а любому зверю он сам страшен, ибо человек и есть самый лютый зверь, даже медведь, хозяин леса, опасливо уходит с дороги…
Конь вдруг настобурчил уши, вопросительно оглянулся, нерешительно свернул с дорожки и вломился в кусты. Залешанин не стал спорить, ему тоже почудились звуки, похожие на плач ребенка. Конь выбрался на полянку, и Залешанин убрал ладонь с булавы. Впереди шагах в десяти сидел, скорчившись, белоголовый мальчишка. Перед ним был продолговатый холмик свежей земли, сверху лежала кобза.
Мальчишка приподнял голову, лишь когда тень коня обрушилась, как хищные крылья, сверху. На Залешанина взглянуло распухшее от плача детское лицо. Мальчонка тут же снова уронил голову на скрещенные на коленях руки, худенькие
Залешанин поежился, представив себе, какие у мальчишки ногти, если уцелели. Явно же копал могилу голыми руками.
Он спрыгнул с коня, сел рядом:
— Добрый кобзарь был?
Мальчишка кивнул, всхлипывания сотрясали тощее тело так, что дергался, почти подпрыгивал от рыданий. Залешанин положил на детскую голову широкую ладонь, медленно перебирал шелковые волосы, такие нежные, детские. Так его успокаивала мать, когда ревел из-за очередного неслыханного детского горя.
Плечи мальчишки все еще дергались, но плач уже уходил из его худенького тела. Залешанин выждал, когда всхлипы сошли на нет, погладил по узкой спине:
— Он прожил хорошую жизнь… Песни пел, людей веселил, жить учил. И умер по-мужски: в дороге.
— Ага, — прошептал мальчишка, он повернул к незнакомцу зареванное лицо, — он так и хотел…
Над головой раздался дикий крик, Залешанин вздрогнул, рука упала на рукоять исполинской палицы.
На вершине куста сидела… Жар-птица! Изумительно яркая, слов таких не найти, вся желто-зеленая, с красным хохолком на голове, пурпурными перьями в хвосте, изумрудно-зелеными на крыльях. И толстая, как сытый кот, а клюв загнут так хищно, что и орел воззавидовал бы…
Он замер, мальчишка что-то сказал, Залешанин зашипел:
— Тихо!.. Не спугни Жар-птицу!
Мальчишка сказал сквозь слезы:
— Какая это Жар-птица? Это Петя.
— Что за Петя? — прошептал Залешанин, боясь шелохнуться, чтобы не спугнуть диковинную чудо-птаху.
— Имя такое… В Царьграде пети — это, по-ихнему, любимцы. Да не Жар-птица это… Там их как ворон, по всем деревьям гнезда вьют, на всех мусорках сидят, роются…
Залешанин, раскрыв рот, слушал мальца, что видывал так много, а сам поглядывал на дивную птаху, которая в дальних странах, оказывается, заместо ворон да галок.
— А как ты его поймаешь?
Мальчишка всхлипнул, вытер слезы:
— Зачем ловить… Петька, поди сюда!
Он вытянул руку. К изумлению Залешанина, птица в самом деле вспорхнула, от взмаха дивных крыльев у него сердце екнуло от счастья, что узрел такую дивную красоту, будет о чем рассказывать, а птаха сделала в воздухе полукруг, но опустилась не на руку — мол, не ловчий сокол! — а села на плечо мальчишки, что-то сердито застрекотала в ухо, требовательно дергая горбатым клювом за розовую мочку.
— Ишь… — только и выговорил Залешанин, больше не нашелся что сказать, только смотрел, как Жар-птица выговаривает мальцу, а на пришельца подозрительно поглядывает то одним глазом, то другим.
Мальчишка сказал:
— Мне подарили еще в Киеве! Сама дочь одного боярина подарила. Красивая! Очень красивая. И добрая. Меня тогда побили, я плакал, а она мне дала леденцов, а когда я все еще плакал, то подарила эту птицу. Ее еще ругали: мол, дорогой подарок оборвышу! А она отмахнулась.
Залешанин недоверчиво покачал головой: