Княжий удел
Шрифт:
Великого князя встречали хлебосольно. Сама хозяюшка — красавица Юлия — вышла с хлебом-солью. Отломил сдобный ломоть Василий, макнул его в соль, откусил малость и в дом прошел.
Терем у боярина был справный. И широкая лестница вела на красное крыльцо, откуда видны Неглинная и избенки мастеровых, разбросанные по снежному полю, словно кто-то нарочно рассыпал их нечаянно и забыл собрать. А по весне, когда солнце растопит лед и в полный рост взойдет трава-мурава, место это будет многолюдным. Девки придут сюда со всего посада, чтобы водить веселый хоровод,
Великий князь прошел в сени. А боярин на челядь покрикивает, нагоняет страху:
— Свечи! Свечи запалите! Да чтобы все до одной горели! Я и пудовую свечу для такого гостя не пожалею!
Василий Васильевич вошел в светлицу. Стол уже был заставлен яствами: в братинах — заморское белое вино, в кубках — мед крепкий, на блюдах — мясо и капуста тушеная.
— Откушай с нами, князь, — пригласил боярин, — сделай нам милость.
Сел Василий Васильевич, а Всеволжский ему у стола прислуживает: из своих рук в стаканы белое вино льет и приговаривает:
— Один ты, князь Василий Васильевич. Совсем одинешенек! Опереться тебе даже не на кого. Бояре твои на Юрия озираются. И знаешь почему?
— Почему? — простодушно спрашивал Василий.
— А потому, что за ним сила! Он и раньше, бывало, дерзил Василию Дмитриевичу, а сейчас совсем свирепым стал, как увидал, что ты ослаб.
Василий выпил вина, и оно горячо разошлось по телу, согревая его.
— Кто и был за тебя, так это князь Литовский Витовт. Так и он год назад почил! Царствие ему небесное… — Боярин перекрестился на образа. — Теперь там Свидригайло, свояк Юрия. Туго тебе придется.
В светлице у боярина жарко натоплено. Василий снял с плеч кафтан, а челядь уже спешит принять на руки драгоценную ношу.
— Разве один я, боярин? — пытался возражать Василий. — А Константин Дмитриевич? А митрополит? А челядь дворовая и холопы, что за князя живота своего не пожалеют?
Говорил так князь и не мог не чувствовать правоту слов Ивана Дмитриевича. Бояре — это не холопы, они кому хотят, тому и служить станут. Повздорили с князем и пошли другого хозяина искать, а уж тот наверняка их приветит. А кто же из бояр не желает служить сильному господину?
Иван Дмитриевич меж тем продолжал вдохновенно:
— Опора нужна тебе крепкая. Породниться тебе нужно с родом многочисленным и сильным. Таким, чтобы за тебя лучше псов дворовых постоять могли. Вот тогда хозяином ты себя и почувствуешь!
Разве много отроку нужно? Ослабел Василий от вина, а боярин в пустую чашу уже меда крепкого плещет.
— И какую же ты мне девку в суженые сватаешь?
Князь поднес чашу к губам. Рука дрогнула, и на вышитую сорочку струйкой потек мед.
— А хоть бы мою Марфу! И лицом удалась девка, и статью, а такой покорности, князь, тебе на всей Руси не сыскать! — выдохнул Всеволжский, и пламя свечи отпрянуло в сторону, пуская под потолок черную копоть. — Мы, смоленские князья, всегда друг за друга стояли, а тебе надежной опорой будем. На меня только положись, и Юрия мы облапошим, на Москве, как и прежде,
— Где же твоя дочь, боярин? Позови! Товар нужно лицом купцу показывать.
— Марфа! Поди сюда! — крикнул Иван Всеволжский.
На его голос из горницы вышла стройная девушка с белым лицом, с румянцем на щеках. Закружилась голова у Василия Васильевича: не то от выпитого вина, не то от увиденного. Хотелось ему подняться навстречу такой красе, да вот ноги не держат, словно приросли, окаянные, к полу.
— Это дочь твоя, Иван Дмитриевич? — искренне удивился Василий.
Верилось с трудом, что эта гибкая яблонька может быть дочерью такого крепкого дуба, каким был Иван Всеволжский. Только глаза, зеленые и лукавые, выдавали родство.
Согнулась яблонька перед князем, словно на ветру, и поклонилась в самые ноженьки:
— Здравствуй, князь всемилостивый.
А слово-то какое приберегла — всемилостивый!
— Здравствуй, Марфа.
Не укрылось от внимательных глаз Ивана Дмитриевича смущение великого князя: видно, девка по сердцу пришлась. Оженить бы! Что еще Софья Витовтовна об этом скажет? Воспротивиться может, горда не в меру.
— А я вот тебе жениха привел, доченька, — говорил Всеволжский, обнимая дочь за плечи.
Марфа стыдливо закрылась платком, только лукавые глазенки на князя поглядывают. Приосанился Василий, ему пришлась по душе шутка боярина.
— Ступай, лебедушка, мне с князем поговорить надобно, — отправил Иван Дмитриевич дочь в девичью.
Василий Васильевич уже справился с хмелем, заел квашеной капустой сладкое вино и поспешил откланяться:
— Идти мне надо, Иван Дмитриевич. После потолкуем, а уговор я запомню.
— Вот и ладненько… — Боярин помог князю надеть кафтан.
— Эй, Прошка! Бес! Где ты там?! — орал из сеней Василий. — Опять девок дворовых щиплешь! Выводи коня к крыльцу!
— Сейчас, Василий Васильевич! Сейчас! Это я мигом! — Прошка Пришелец оторвался наконец от важных дел, а в темном углу слышалось хихиканье молодки.
Ночь на дворе. А стужа такая, что и дьявола заморозит. Сел Василий Васильевич на жеребца, а он не хочет идти — недовольно гривой потряхивает. Ни шагу с боярского двора! Пригрелся в конюшне, здесь ему тепло и сытно. А возможно, и он прознал про печаль великого князя, оттого и не спешит.
Они уже отъехали от боярского подворья за версту, когда Василий Васильевич придержал коня:
— Один во дворец поедешь. Мне к боярину Всеволжскому вернуться надо.
— Оставил чего, князь? — хмыкнул Прошка. — Так, может, я принесу?
Кому надо во двор к боярину Всеволжскому, так это Прошке Пришельцу: в пристройке для дворовых людей его дожидалась сенная девка.
— Не найдешь, — хмуро посмотрел на холопа князь. — И коня моего возьми, обратно я пешком дойду.
— Хорошо, батюшка, как скажешь.
Темна ночь, будто в колодец провалился князь. Постоял Василий Васильевич малость в тишине, только и слышит, как Прошка звонким голосом погоняет хозяйского жеребца: