Княжий удел
Шрифт:
В последние годы на востоке незаметно окреп сосед, который тревожил московские заставы своими набегами. Ворвется темным смерчем на окраины, обожжет стрелами Русскую землю, словно огненными молниями, заберет в полон людей и так же стремительно уходит за Волгу. И эту назойливость восточного соседа Василий Васильевич ощущал в последнее время особенно сильно. С жалобами подъезжали воеводы: «Посады палят, батюшка… Девок уводят… Крепости жгут». Наверно, наступил тот самый час, когда стоило собраться с силами и проучить воинственного соседа. Думал Василий Васильевич и о другом, что наказывает его Бог за кичливость: посмел отказать в приеме Улу-Мухаммеду. Не было бы тогда разоренных окраин, плененных хлебопашцев, держал бы бывшего
Раскололась Золотая Орда на уделы и уже никогда не соберется в одно целое, как не склеить черепки разбитого горшка. Каждый из Чингисидов видит себя наследником великого Батыя, и невдомек им, что выглядят они трухлявыми грибами на стволе срубленного дерева. Незаметно для отпрысков Чингисидов на Средней Волге родилось сильное государство, имя которому Казанское ханство!
Из Казани Улу-Мухаммед отправил к своему «крестнику» гонцов с наказом: пусть платит Василий дань хану, как это было заведено и прежде. Улу-Мухаммед бесстыдно напоминал о том, как великие московские князья со времен Чингисхана ходили на поклон в Золотую Орду выпрашивать ярлык на великое княжение. Напоминал, из чьих рук Василий Васильевич получил московский стол. «И дети твои к моим пойдут, — писал казанский хан, — и внуки твои от моих внуков великое княжение получать станут!»
Василий Васильевич сошел с коня и глянул вниз, где, шурша галькой, Каменка несла свои воды. Из-под ног великого князя сорвался ком земли и с сильным плеском ушел под воду. Жеребец испуганно повел ушами, долго прислушивался к тишине, затем вновь склонился к сочной траве. Разговор с ордынцами — это переход по шаткому мостику, неверно истолкованное слово — и рухнешь вниз в мутную пучину. Вот поэтому больше приходится кланяться, чем говорить. Поначалу подарки, а потом уже только дело. Если бы эта речушка и это поле стали местом, где пришел бы конец татарскому игу! Ведь были на Руси Александр Невский и Дмитрий Донской, так почему бы не быть Василию Каменскому? Только для твоих ли плеч эта ноша? Если бы братья заодно были, тогда и скинули бы с себя ордынский хомут, а так каждый из них великокняжескую шапку силится примерить. Только шапка-то на одну голову сшита!
Василий Васильевич решил выступать после полудня, когда со своими дружинами подойдут двоюродные братья Михаил и Иван Андреевичи. У самой Нерли к воинству князя Василия Васильевича должен пристать еще один брат — Василий Ярославович.
Как ни близок Василий с братьями, но только один стол на Руси может быть первым — московский. Невольно, а порой и намеренно Василий Васильевич показывал, что именно он является хозяином земли Русской. И от этого неосторожного напоминания хмурился Василий Ярославович, становился неразговорчивым Михаил Андреевич, и только младший брат Иван оставался беспечно веселым. Понимал Василий Васильевич грусть удельных князей — каждый за свою вотчину ратует и видит себя не младшим братом, а равным! Не время сейчас делить единое, и канула в небытие пора, когда Русь состояла из множества княжеств, где всякий князь на своем дворе голова. Русь, поделенная на многие лоскуты, должна превратиться в твердую державу. Да такую, чтобы меч басурманов обломился об нее, а стрелы отскакивали!
Нет уже соперничества между Москвой и Тверью, остался на Руси только один главный город — Москва! В нем один князь может быть хозяином. Хмурятся двоюродные братья, но почитают московского князя за старшего. Не было случая, чтобы отказали они Василию в помощи. Только Шемяка всегда держится особняком, не забыл, бес, что отец и брат сидели на московском великом столе. Вот и сейчас, когда ордынцы сожгли Нижний Новгород и тучей налетели на Русь, ждал он от Шемяки помощи, посылая к нему одного гонца за другим. Молчал Шемяка. Василий Васильевич догадывался, что втайне Дмитрий Юрьевич желает его поражения, вот тогда и взберется на московский стол! А не далее
Скоро от мурзы пришло хитрое письмо, дескать, подойдет он со своими всадниками, но только через десять дней. Хитрый татарин ссылался на то, что обижают его сородичи и хочет он навести порядок в своем улусе. Василий хмыкнул, услышав эту новость от гонца: только будет ли он необходим через десять дней, если Улу-Мухаммед на вторые сутки к Москве пожалует?
Более всего тяготила Василия Васильевича измена Дмитрия Шемяки. Это был вызов старшему брату, на который нужно ответить. А значит, вновь война и, как прежде, разделится Русь надвое, где невозможно выявить правого и виноватого. Москва стольным городом не будет, если удельные князья задираться начнут! Хоть Дмитрий Шемяка и брат, однако вреднее любого татарина. Ордынец на великокняжеский стол не позарится, от него золотом откупиться можно, а Дмитрию Юрьевичу непременно Москву подавай!
В тревожном ожидании прошел и следующий день. Великий князь собрал дружину, вышел в поле, а потом вернулся в стан. Воинство его, как и прежде, было послушным — побряцали оружием, поупражнялись в метании копий и стали готовиться к вечерней молитве. Для многих этот вечер, возможно, станет последним.
— Пусть этой ночью дружинники веселятся, — распорядился великий князь. — Пусть пьют и едят столько, сколько вместят их утробы.
Воеводы объявили волю великого князя. Отроки одобрительно загудели, предвкушая обильное возлияние.
— Сотникам и десятникам следить за порядком, — предупреждали воеводы. — Кто меч на товарища поднимет, тот будет лишен живота сам!
Об этой традиции — сытно кормить и поить своих воинов перед боем — знали все. Немного перед смертью надо: поесть вдоволь, попить послаще. Бабу бы вот еще обнять… Да где тут, все попрятались!
— Сколько я с Василием Васильевичем хожу, так он ни разу хмельного зелья для своей дружины не пожалел, — говорил лохматый десятник, опрокидывая содержимое огромного ковша к себе в нутро. — А за такого и умереть не жалко, — добавлял он охмелевшим голосом. — Как выйдем поутру, так и схлестнемся с татарами!
Великий князь Московский не пожалел угощения для всех, не осталась без хмельного и посошная рать. Многие упились и завалились спать здесь же, у костров, и, когда ужин был в самом разгаре, кто-то в центре стана, близ княжеского шатра, затянул голосистую песню. Отрок пел про молодого удальца и девицу-красу да про отчима-лиходея, что посмел взглянуть на молодую невестушку и отобрать ее по праву старшего. И каждому, кто слышал слова этой песни, на миг взгрустнулось. В молодом голосе чувствовалась тоска, да такая, что многим подумалось, уж не у него ли отчим отбил жену. Вместе со всеми заслушался и князь: отдернул полог шатра, да так и стоял, дивясь голосу, а потом, когда певец умолк, Василий Васильевич поманил к себе Прошку и спросил:
— Что это за отрок? Почему я его раньше не слышал?
— В дороге подобрали, князь. Может, сказать ему, чтобы еще что-нибудь спел? — предложил Прохор.
— Не надо, — подумав, отказался Василий. — Лучше прежнего не споет. А певца наказываю беречь! Пусть во время сечи в обозе находится!
Бояре уже заждались великого князя. Сидели подле стола, не решаясь без него начать пир, черпать ковшами вино, а когда он наконец переступил порог шатра, в волнении подвинулись к дубовой бочке.