Княжна Дубровина

Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна

— Ma soeur, сказала Александра Петровна укоризненно, — прошу тебя оставь насъ однхъ. Лучше поди погуляй, по своему обыкновенно, въ зал. Это теб полезно для моціона и ты не разстроишь моихъ нервовъ своими замчаніями. Поди, поди!

Каждый день посл обда Варвара Петровна ходила по зал цлый часъ, по приказанію доктора, для здоровья. Она встала и отчасти недовольная ушла. Анюта осталась съ двумя тетками.

Когда чрезъ часъ Варвара Петровна вернулась въ гостиную, она застала Александру Петровну сидящею въ креслахъ, а Лидію

съ рукодльемъ на колняхъ, и об он жадно слушали разсказы Анюты, а Анюта, забывшая все и всхъ, съ блиставшими глазами и пылающимъ лицомъ услаждала сама себя, разсказывая удивительныя свои похожденія, эпизоды изъ своей жизни у папочки.

— А обрывъ этотъ былъ у рки Угры, рка широкая и такая быстрая, говорила Анюта, — и въ ней все водовороты и каждый годъ утопленники. Папочка туда купаться насъ не пускалъ, а на обрывъ пускалъ. Онъ такой крутой да глубокій, и все песокъ, сыпучій песокъ. Мы прибжимъ туда бывало, и со всхъ ногъ бухъ внизъ.

— Какъ? воскликнула Александра Петровна съ ужасомъ.

— Туда, въ обрывъ! И всю пескомъ засыплетъ. Когда спрыгнешь ловко, то бывало на ногахъ скатишься внизъ, а неловко, такъ кубаремъ летишь до самаго берега, почти до самой воды.

— Богъ мой, какой ужасъ!

— Никакого ужаса нтъ, а весело, ухъ! какъ весело. Я была мастерица — всегда бывало скачусь стоя, а вотъ Агаша, она такая неповоротливая, она всегда кубаремъ, а мы хохочемъ.

— Кубаремъ, повторила Александра Петровна, — что такое кубаремъ.

— Вы не знаете? Какъ это объяснить. Ну упадетъ кто и катится внизъ съ боку на бокъ, съ боку на бокъ, таково шибко, шибко. Весело! Мы всегда смялись.

— Удивительно! и никто не убился?

— Да гд же убиться. Сыпучій песокъ; а вотъ платья рвали, надо правду сказать; очень даже рвали, особенно я, и Маша сердилась. Сердилась, а все-таки чинила!

— Но зачмъ же она позволяла? спросила Лидія.

— У насъ такого заведенія не было чтобы не позволять; намъ все было можно, сказала Анюта съ торжествомъ, преувеличеніемъ и похвальбой.

— Сестрица, сказала Варвара Петровна, и въ ея голос зазвучала нота, которой Анюта еще не слыхала, — нота нжности, — ты я вижу возбуждена. Берегись, прошу тебя: всякое волненіе теб вредно, и эти преувеличенные разсказы о дтскихъ шалостяхъ ты не принимай къ сердцу.

— Нтъ, нтъ, это не одн шалости. Она такiя прелестныя вещи намъ разсказала. C'est un tableau de genre и идиллія. Я полагаю, она была очень, очень счастлива, и все семейство ея дяди, по ея разсказамъ, наслаждалось полнымъ счастіемъ.

— Я не думаю, сказала Варвара Петровна, — чтобы такое полное счастіе могло быть въ громадной семь при большой бдности.

Анюта быстро взглянула на тетку.

— Какая, бдность, воскликнула она громко и съ жаромъ. — Мы совсмъ не бдны; у папочки собственный домъ и большой садъ, у маменьки тоже.

— Я вижу, что ты очень непослушная двочка, сказала тихо и спокойно Варвара Петровна; — я теб уже сказала, что неприлично и смшно называть людей именами имъ не принадлежащими. Долинскій

теб не отецъ, онъ дядя, и зови его дядей. Мать же твоей, твоей… тетки что ли, словомъ, мать мачихи твоихъ двоюродныхъ братьевъ и сестеръ теб не родня. Въ сущности самъ твой дядя, — теб дядя по умершей тетк, а вторая жена его и ея мать теб ничего…

— Маша! Маменька! Ничего… он…

— Молчи и слушай. Он теб ничего, то-есть не родня; ты маменькой звать ее не можешь уже и потому, что слово мать, — слово великое. Богъ лишилъ тебя матери и ты матерью никого звать не должна. Зови эту старушку по имени.

Анюта молчала;, лицо ея омрачилось.

— Какъ зовутъ старушку? спросила Варвара Петровна настойчиво.

— Ее вс зовутъ маменькой, отвтила такъ же настойчиво и коварно Анюта.

— Даже и прислуга, спросила смясь иронически Варвара Петровна, — зоветъ ее маменькой?

— Дарья-няня одна ея прислуга и когда говоритъ съ нами зоветъ ее тоже маменькой.

— Quelle collection de noms ridicules! сказала Варвара Петровна.

— Ma soeur, вмшалась въ споръ Александра Петровна, — какая бда въ томъ, что она зоветъ старушку маменькой?

— Анна, сказала Варвара Петровна, — простись и иди спать.

Анюта присла. Вс тетки поцловали ее.

— Вы ее совсмъ избалуете, сказала Варвара Петровна сестрамъ, — двочка невоспитанная, невоздержанная, неуклюжая, ни стать, ни ссть не уметъ, кланяется какъ Нмка-булочница, усвоила себ мщанскія привычки; ее надо передлать съ головы до пятокъ.

— А я теб скажу, возразила Александра Петровна, — что она двочка очень умная и не по лтамъ созрвшая. Въ ней мало ребяческаго, она много читала.

— Читала! что читала? спросила Варвара Петровна съ испугомъ.

— Скажу, что въ ея лта читать что она читала слишкомъ рано. Пушкина читала и Жуковскаго, графа Алекся Толстаго и даже какія-то трагедіи Кукольника, Карамзина читала. Она говоритъ, ей читалъ ея братъ гимназистъ и самъ дядя. Ее нельзя вести какъ малое дитя; съ ней надо обращаться иначе.

— И какъ забавно, съ какимъ жаромъ, прибавила Лидія, — рассказывала она намъ какъ они вс уходили въ лса и поля, какъ катались на лодк и прыгали съ крутаго берега внизъ… Преуморительная, оригинальная двочка.

— Объ обрыв я ужь слышала и застала окончаніе этого разсказа, сказала Варвара Петровна; — я вижу, что она вела дикую, деревенскую жизнь, въ распущенной на волю семь бднаго чиновника.

— Несомннно, сказала Александра Петровна, что семья простая, бдная, и чмъ переходъ рзче, тмъ боле надо смягчить его. Помягче, помягче и потише!

— Подумаешь, я злая, жестокая или самовольная женщина, сказала Варвара Петровна, — и что двочка изъ богатства попала въ бдность; тутъ все напротивъ. Изъ избы она попала во дворецъ — надо же ее выучить вести себя прилично.