Княжна Джаваха
Шрифт:
– Она татарка, Алексей Иванович, – раздался писклявый голосок Вельской.
– А ты – лентяйка! – оборвал ее учитель. – Татаркой-то быть не стыдно – так Бог сотворил… а вот лентяйкой-то… великое всему нашему классу посрамление. А ну-ка, для подтверждения моих слов, позабавь, пригожая!
Но пригожая не позабавила! Урока она не знала, по обыкновению, и в журнальной клеточке против ее фамилии воцарилась жирная двойка.
– И даже с точкой! – шутил неумолимый в таких случаях Алексей Иванович и с особенным старанием подле двойки поставил
Вельская, идя на свое место, метнула на меня разгоревшимися глазами…
Дребезжащий звук колокольчика возвестил об окончании урока.
После десятиминутной перемены строгого и взыскательного Алексея Ивановича сменил быстрый, как ртуть, и юркий старичок-француз Ротье. Едва он уселся на кафедре, как ко мне подошла классная дама и шепнула, чтобы я шла в гардеробную переодеться в казенное платье.
– Муравьева, – обратилась она так же тихо к худенькой серьезной Додо, – вы проводите новенькую в гардеробную.
– Пойдемте, – подошла ко мне та, и, отвесив по низкому реверансу учителю, мы вышли из класса.
Спустившись в первый этаж, мы очутились в полутемном коридоре, к которому примыкали столовая, гардеробная и бельевая, а также комнаты музыкальных и рукодельных дам.
– Вот сюда, – коротко бросила Додо и толкнула какую-то дверь.
Мы вошли в светлую комнату, где работало до двадцати девушек, одинаково одетых в полосатые платья.
– Авдотья Матвеевна, – обратилась Додо к полной женщине в очках, – я привела новенькую, княжну Джаваху.
При последних словах Додо гардеробная дама, или просто «гардеробша», как ее называли девушки-работницы, вскинула на меня глаза поверх очков, и все ее лицо расползлось в любезную улыбку.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, милости просим, – сказала она.
Мне были неприятны и этот слащавый тон, и эта приторно-льстивая улыбка. Мельком взглянула я на Додо, желая убедиться, не смеется ли она надо мною. Но лицо девочки было по-прежнему бесстрастно и серьезно.
Грубое белье, уродливые прюнелевые ботинки [69] и тяжелое, парусом стоящее камлотовое платье – все это показалось мне ужасно неудобным в первые минуты.
69
Прюнелевые ботинки. – Прюн'eль – плотная шерстяная ткань (фр.). В XIX в. из нее изготавливали верх обуви, обычно черного цвета.
Пелеринка поминутно сползала на сторону, м'aнжи (рукавчики), плотно завязанные тесемочками немного выше локтя, резали руки, а ноги поминутно путались в длинном подоле.
На обратном пути, проходя с тою же Додо мимо швейцарской, по дороге в класс, я увидела высокую статную фигуру отца за стеклянной дверью.
«Узнает папа или не узнает в этом новом одеянии свою Нину?» – мелькнула в моей голове быстрая как молния мысль,
В ту же минуту широкая радостная улыбка осветила лицо отца.
Он стремительно открыл стеклянную дверь, разделявшую нас, и, протянув вперед руки, громко и радостно крикнул:
– Нина!
Я упала в его объятия.
– Ну что? Ну что? – спрашивал он в то время, как глаза его любовно и ласково разглядывали меня.
– Нет, ты скажи мне: как ты узнал меня? Как ты меня узнал, мой папа? – приставала я, смеясь сквозь слезы.
– Злая девочка, – с дрожью в голосе отвечал он, – неужели ты хоть одну минутку сомневалась, что твой папа не узнает своей джаночки?
– О нет, я не сомневалась! Ни минуты не сомневалась!
Я прильнула к нему и рассказывала ему быстро, быстро, словно боясь потерять время, о том, какой громадный наш институт, сколько в нем девочек, как добр наш батюшка, как ласкова maman и какой чудесный, за душу хватающий голосок у Варюши Чикуниной!
О том, как я мучилась одиночеством, как недобро обошлись со мною мои одноклассницы и как твердо решила я перейти в другой институт, я промолчала.
Мне не хотелось опечалить беззаветно любящего меня отца…
И на его вопрос: «Хорошо ли тебе здесь, Нина?» – я отвечала твердо, без запинки:
– Да, мне хорошо, папа!..
Глава 3
Последнее прости. Обыск
Это была маленькая, совсем маленькая книжечка, с белыми чистыми страницами, но если посмотреть на свет, то на белых чистых страницах обрисовывались смешные фигурки маленьких карикатурных человечков.
Лидочка Маркова, или Крошка, как ее называли в классе, владелица книжечки, привезла ее из-за границы и показывала всем с особенной гордостью, эту изящную и интересную вещицу.
И вдруг книжечка пропала.
Еще на уроке monsieur Ротье Крошка пересылала ее к Вале Лер, которая не успела рассмотреть ее в перемену. После урока мы вышли в коридор, пока проветривались классы. Внезапно подбежала к группе седьмушек красная, как зарево, Крошка, заявляя всем, что ее книжечка исчезла.
Поднялся гвалт невообразимый… Я не могла как следует понять, на чем порешили девочки, потому что в эту минуту передо мной появился важный, внушительного вида институтский швейцар Петр.
– К папаше пожалуйте! Их сиятельство внизу дожидаются, – возвестил он мне.
Сломя голову, перепрыгивая через три ступеньки, я бросилась в приемную.
Уже больше недели прошло со дня моего поступления в институт, а папа все жил в Петербурге. Сегодня он пришел в последний раз. В этот же вечер он должен был пуститься в обратный путь.
Я бросилась в его объятия… Мы говорили тихо-тихо, точно боясь, что нас услышат.
– Папа, ненаглядный мой, дорогой, – шептала я, обнимая его шею, – я буду хорошо учиться, буду стараться, для того чтобы ты мог гордиться мною!