Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
– А я, брат, романс сочинил! Вот хоть один слушатель будет.
Запел. И стихи, и музыка были его собственные. Он аккомпанировал себе на клавесине, сильные пальцы уверенно касались клавиш. Сергей слушал, пропуская через сердце каждое слово, и когда музыка затихла, спросил:
– Кто она?
Потемкин не ожидал такого вопроса. Помолчал, угрюмо глядя перед собой, и спокойно ответил:
– Императрица всероссийская.
– О! – Сергей глядел на Потемкина во все глаза. – Не шутишь?..
– Не посмел бы так шутить.
–
– Благодарю. Она не услышит…
А Сергей уже видел именье под Черниговом и легкую светловолосую девушку с притягательным ясным взором серо-голубых глаз. Чудесная девушка, которая – увы! – сама по себе – страшная государственная тайна. «Неужели я никогда ее больше не увижу?»
– А я… – прошептал он неожиданно вслух, – принцессу люблю.
Теперь удивился Потемкин:
– Какую принцессу?!
Сергей передернул плечами.
– Из сказки…
А вскоре с Гришей случилось несчастье. От чего-то вздумал он полечиться, но лекарей презирал, видя в них шарлатанов. Посоветовали знахаря Ерофеича. А знахарь так залечил, что молодой человек ослеп на один глаз. Это несказанно потрясло и так измученную переживаниями душу.
– Боже… – стонал Потемкин. – Господь наказал меня за грех. За дерзость мою окаянную! Не для меня мирское житье – понимаю, Господи, в монастырь уйду! Схиму приму.
Но в монастырь не ушел, затворился у себя дома – в печали и молитве. Нигде не показывался, никого к себе не допускал. Пришел пару раз Сережа Ошеров, постоял у двери в напрасном ожидании и больше уже не появлялся. Были братья Орловы – не впустил.Проходили дни, недели, месяцы… О Потемкине все стали понемногу забывать. Все, кроме императрицы…* * *
Екатерина писала за столом, проворно водя по бумаге притупившимся пером, Григорий Орлов полулежал на канапе с книгой в руке. Иногда он отрывался от чтения, окидывал любящим взглядом фигуру Екатерины, ее напудренные густые локоны, и тихо улыбался. Императрица наконец поставила точку и обернулась к нему.
– Что, Гри Гри! Орел мой… Не скучаешь?
– Какое там. Подле тебя и солнышка не нужно.
– Льстец!
– Сама знаешь, что не льстец, неправды не люблю.
– Посоветоваться хочу с тобой, голубчик…
– Коли о делах политических, зови Алехана, это он у нас дипломат. А меня сегодня Ломоносов ждет на ужин.
– Что читаешь-то?
– А его же, Ломоносова.
– Поэзия, чай?
– Нет, физика. Михайло Васильевич, матушка, прежде всего светоч наук, а не одописец придворный. А я сейчас, Катерина Алексеевна, в химию да физику по уши влюбился!
Екатерина подавила вздох. Какая физика, ежели война на носу? Ну да каждому свое. Жаль только, что не выйдет из «Гри Гри» министра. А ведь при его-то способностях…
Взяла чистый лист, снова заскрипело перо. Орлов меж тем книгу положил на колени и о чем-то глубоко
– Матушка, а что, ежели крестьянам собственность даровать? – спросил он императрицу, устремляя на нее задумчивый взгляд с дивана.
– То есть… как же? – не поняла Екатерина, мысли которой были заняты острым вопросом – Польшей.
– Да я вот и сам подумываю: как? Попробую. Рабом мужичку быть не годиться – все беды от злоупотребления властью помещика. А без земли как он проживет? Земли свои, стало быть, могу я ему как бы внаем давать, а там…
Григорий задумался. Потом бросил книгу.
– Матушка, – попросил, – сделай милость, подай бумагу да карандаш!
Екатерина изумилась: ее Гри Гри что-то писать собрался! Дело небывалое.
– Оду сочиняешь?
– Сроду стихами не баловался! С этим к Потемкину надо было. Так… мысли некие…
Это были черновые наброски, которые еще пригодятся Григорию Орлову, когда он станет президентом созданного им Вольного экономического общества – первого научного общества России. Экономика хозяйствования привлекала Григория так же, как и физика, теории он мог спокойно проверять на практике, и мысли о даровании крепостным крестьянам лучшей участи с пользой для общего дела возможно было осуществлять в собственных, огромных, по милости государыни, владениях. Мужички его обожали, граф это знал и, в свою очередь, умел видеть в человеке любого сословия и состояния прежде всего человека. Много десятилетий пройдет, а потомки мужичков орловских будут хранить благодарную память о братьях…
Екатерина продолжала писать. Мысли об ограничении крепостного права давно волновали и ее, но эта была больная тема, требующая особого раздумья. А сейчас Орлов ее мения так и не дождался.
Тонкая, едва зримая трещина взаимного непонимания уже пролегла в их союзе, казавшемся нерушимым…
*
…Пили много и весело. Песельники соловьями заливались. У Ошерова двоилось в глазах. Сладенько улыбаясь, наблюдал он, как к дочке хозяина заведения пристает молодой капитан. Девица смеялась, жеманилась, видно было, что понарошку. Перед Сергеем их было в данный момент две – белолицые, полногрудые красавицы-близняшки.
С шумом растворилась дверь, все глаза обратились на огромную фигуру вошедшего, даже будто попритихло все. Алехан Орлов уселся за столик, скинул шляпу, потребовал водки.
– Эх, хоть мы ныне и сиятельные, но тряхнем стариной!
Слуги кабацкие забегали – такая особа! Орлов заметил Ошерова, нахмурился и даже не кивнул ему. На днях он из собственных средств оплатил громадный карточный долг Сергея. Деньги юноши таяли, а жалованья на такой жизненный размах не хватало. Орлов помогал ему понемногу: во-первых, жалея – сирота, без отца вырос, во-вторых, чувствуя себя виновным – уж не на него ли во времена не столь давние наглядевшись, разошелся мальчишка? По-отечески уговаривал остепениться.