Княжна
Шрифт:
Сидя в корыте, наслаждалась теплой водой. Слушала женщин. Те болтали, валя в одну кучу слухи, выдумки и сплетни.
— Вот, Хаидэ, будешь женой большого человека! Живет во дворце. Каменное озеро прямо под окнами плещется. Открыла окошко и прыгай! А дворец из камня весь. Стены прямые, толстые, потолок — высоко. Как праздничный шатер, только совсем крепкий, никакой ветер его не свалит. И вход… выше головы вход! Уже не придется тебе на четвереньках залезать! — рассказывала Айнэ, мать Ловкого. Придерживая девочку за плечо, черпала из деревянной
— Да! — подхватила узкоглазая и скуластая смуглянка Тоя, — будешь ты первой женой, самой главной! А всего жен у него, как баранов в стаде или кобылиц на пастбище твоего отца. И, как не хватает ему мужской силы, так зовет специальных мужчин, чтоб помогали. Пастухи для женщин. Ничего не делают, только едят, пьют да песни поют. И к женщинам его ходят, трудятся, работают.
Тоя закрылась широким рукавом и засмеялась так, что в кистях вышивки зазвякали маленькие колокольчики.
— Неправда! — возмутилась Хаидэ, — я буду у него одна жена! Мне отец сказал!
— А вот и нет. Не крутись! А если не понравится какая, он ее режет и на ужин съедает. Это, если жена откажется… — и Тоя, стреляя глазами, зашептала на ухо Айнэ. Обе засмеялись звонко.
Прибежала нянька. Обругала молодух, сердито звеня большими серебряными серьгами. Крепко вытерла девочке голову. Потом Хаидэ поставили на кусок кожи, расстеленный на земле, и облили душистым отваром лепестков заморской розы.
Хаидэ стояла — чистая, отчаянно пахнущая цветами, дивилась, где прятала Фития маленькие богатства? Мешочки с сухими лепестками, баночки с притираниями. Тоя, засучив широкие рукава, аккуратно, пальцем, черпала мазь, растирала по ладоням и умащивала кожу девочки.
— Невеста! — хихикнула, проводя пальцами по животу девочки, — у тебя еще и травка не выросла!
Хаидэ покраснела.
— А от тебя, с твоими-то кустами, муж по чужим повозкам скачет! — закричала, озлившись всерьез, нянька. Обняла расстроенную девочку, укутала в новое полотно, увела к повозке.
— Не слушай их, трещат, что сороки! — утешала, усадив на раскладной кожаный табурет, расчесывая девочке длинные волосы:
— Завидно им, сусличихам, что ты молодая, красивая, дочь вождя. Бедная, бедная моя девочка. Рыжая моя степная лисичка.
— Я разве красивая, Фития?
— А как же, конечно! И еще красивее будешь.
— Когда вырасту? — и подумала про себя — «когда травка вырастет».
— Нет, птичка моя. Вот сейчас оденем тебя. И будешь — красавица!
— А почему тогда бедная, няня?
— Не слушай. Это мы потом с тобой поговорим. Когда сороки натрещатся да разлетятся, — нянька махнула рукой в сторону корыта, где голые молодки торопились помыться в оставшейся душистой воде.
Из-за шкур донесся конский топот. Фигура всадника показалась над занавесями. Женщины, ахая, принялись закрываться рубахами. Одеваться не торопились.
Отец, спешившись, привязал коня снаружи,
— Звереныш дикий! Солнцем вся обжалилась вчера, будто в котле варили! Как тебя греческому князю показывать?
— Так и показывай, — нянька чесала мокрые волосы и вытирала гребень о бок платья, — нечего хвостом мести! Он тебе колени должен целовать за такое сокровище!
Торза расхохотался, приобнял старуху за плечи рукой в большой кожаной перчатке:
— Ты за нее трех князей загрызешь, волчица старая! И меня, четвертого — не пожалеешь! Иди-ка сюда, подержи полог, — и вождь, нагнувшись, полез в свою палатку. Пятясь, вытащил большой сундук темного дерева. Снова нырнул, вернулся с кожаной торбой, поставил ее рядом. Погремев бронзовыми кольцами, откинул тяжелую крышку сундука. Женщины, кое-как натянув на мокрое длинные рубахи, топтались сзади, умирая от любопытства.
— Фития, вот тебе это, — вынул из сундука большую шкатулку из заваренной кожи.
— И это, — достал небольшой сверток.
— Остальное — здесь, — похлопал по торбе. Повернулся. И, мельком глянув на молодух, обратился к няньке:
— Фития, ты верно служила всем моим женам. Убирала им волосы, подбирала одежду и золото. Мои жены всегда были самыми красивыми.
— На то ты вождь, Торза. Чтоб самые красивые жены были твоими.
— Молчи, старая. Ты осталась с Энией, служила ей, пока она носила мою дочь. Ты приняла ее и сама перерезала пуповину. И с первого дня на этой земле моя дочь с тобой. Я знаю, ее ты — любишь. Пусть любовь подскажет, что нужно сделать, чтоб она была самой красивой.
— Она и так самая красивая, князь. А ты слеп, как все мужчины.
Торза глянул на девочку. Волосы цвета летней степи уже высыхали под утренним солнцем и, закрывая плечи и грудь, спускались пушистыми волнами до бедер. Детское лицо с серьезными глазами, будто зверек из шалаша, смотрело на него из-под волос. Отвернувшись, пошел к выходу, нахлестывая кожаной плеткой по вытертым штанам, сплошь забранным нашитыми железными бляшками.
Держа светло-рыжего коня за повод, обернулся:
— Мы выезжаем навстречу гостям. Вернемся в половину полудня. Как прискачет гонец, сажай Хаидэ в легкую повозку и веди Брата к большому шатру. В шатре и дождетесь нас.
Резкий топот рассыпался, сотрясая твердую землю. Издалека, приветствуя рыжего Эйта, заржали кобылы, возвращающиеся с ночного пастбища.
— Ну, что стоите, ровно бабы каменные? — цыкнула Фития на помощниц, — времени всего-ничего!
Развязала повязки торбы, прислоненной к открытому сундуку и, осторожно выпрастывая, потащила оттуда тонкую прозрачную ткань. Нежная синева переливалась золотыми узорами по краю. Доставала, выкладывая на подставленные руки Айнэ, под восхищенные охи и ахи. И сама дивилась, качая седой головой, крепко обвитой венком заплетенных кос.