Кобзарь

Шевченко Тарас Григорьевич

Запоем, затянем,

друг на дружку глянем.

Панна, пташка моя,

панна, доля моя!»

«Еще! Еще!»

«Кабы если б или так, или сяк,

кабы если б запорожский казак!

Кабы если б молодой, молодой,

хоть по хате походил бы со мной,

страх как мне не хочется

да со старым морочиться! Кабы если б...»

«Цыц! Ошалели! Что за погань!

Поете здесь, да в час такой,

да где! — у Божьего

порога!

Все ты затеял, пес слепой!» —

так атаман кричит.

И встали у церкви хлопцы.

Клир поет. Попы с кадилами, с крестами

идут, идут. Затих народ.

Кропя оружье, меж возами

попы торжественно прошли.

Хоругви следом пронесли,

как на святой над куличами.

«Молитесь, братия, молитесь! —

так благочинный возгласил.

Восстанет стража из могил

на помощь. Духом укрепитесь!

Не даст Господь Чигрин распять,

а вы Украину охраняйте,

не дайте матери, не дайте

в руках у палача стенать.

От Конашевича доныне

пожар не гаснет, люди мрут,

томятся в тюрьмах, на чужбине…

А дети в нехристях растут,

казачьи дети. А девчата —

земли украинской краса —

посрамлены, в руках у катов.

И непокрытая коса

сечется с горя. Кари очи

в неволе гаснут: расковать

казак сестру свою не хочет

и не стыдится сам стонать

в ярме у ляха. Горе, горе!

Молитесь, дети! Страшный суд

нам ляхи-палачи несут!

И разольется крови море...

А вспомним гетманов своих:

Богдана вспомним, Остраницу.

Кто знает, где могилы их,

где их священный прах хранится?

Где Наливайка славный прах?

Кто плакал на его могиле?

Кощунственно в глухих степях

враги их пепел распылили.

Они поруганы. Не встанут.

Не встанет праведник Богун,

чтоб зимний запрудить Ингул

телами шляхты.

Нет Богдана,

чтоб Воды Желтые и Рось

окрасить кровью, как бывало.

и Корсунь — город древней славы —

тоскует нынче. Довелось

угаснуть в забытьи на свете.

А Альта плачет: «Где Тарас?

Не слышно... Нет. Не в батька дети!»

Не плачьте, братия: за нас

и души праведных, и сила

архистратига Михаила, —

не за горами кары час.

Молитесь, братия!..»

Молились, молились с верой казаки

по-детски чисто. Не журились

и не гадали, чтоб спустились

над их могилами платки.

Вся и слава — что платочек

на кресте накинут...

А диакон возглашает:

«Враги да погинут!...

Братия, ножи берите!

Благослови, Боже...»

«Освятили!

Освятили!»

Аж мороз по коже.

«Освятили, освятили!

Шляхта да погинет!..»

И ножи те заблестели

по всей Украине.

Третьи петухи

И день еще под игом катов

стонал народ. Еще один

земля носила их, проклятых,

и плакал древний Чигирин.

Тот день прошел, день Маковея,

что многих праздников святее,

прошел,— и лях и жидовин

горилкой, кровью упивались,

кляли схизмата, распинали,

кляли, что нечего и взять.

А гайдамаки молча ждали,

покуда ляхи лягут спать.

Легли, поганые, не знали,

что завтра им уже не встать.

Заснули ляхи, а Иуды

еще не спят в ночной тиши,

впотьмах считают барыши,

над золотой склонившись грудок.

И так, на золоте своем,

нечистым задремали сном.

Заснули — навеки, даст Бог, улеглися…

А в ту пору месяц плывет озирать

и небо, и звезды, и землю, и море,

и счастье людское, и горькое горе, —

чтоб господу Богу про все рассказать.

Светит белолицый на всю Украину...

Видит ли он с неба мою сиротину,

видит ли Оксану, мою сироту?

Кто ее терзает, где она страдает,

знает ли Ярема? Или знать не знает, —

мы после увидим, а нынче не ту,

не ту, а другую я песню сыграю.

Горе — не девчата — будет танцевать;

спою про неволю, казацкую долю, —

слушайте, чтоб детям после рассказать.

Чтобы дети знали, внукам рассказали,

как казаки шляхту мукам предавали

за все, что от шляхты пришлось испытать.

Испокон веков Украйна

не знала покоя,

по степям ее широким

кровь текла рекою.

Текла, текла — пересохла.

Степи зеленеют.

Спят казаки, спят вояки,—

курганы синеют.

Да кому о дедах вспомнить,

поплакать над ними?

Не горька их доля внукам,

не дорого имя.

Только ветер тихо-тихо

повеет порою,

только росы, будто слезы,

окропят, омоют.

Солнце ласковое встанет,

осушит, пригреет.

Что же внуки? Все равно им —

панам жито сеют.

Много их, а кто укажет,

где Гонты могила?

Где легла его святая

праведная сила?

Зализняк, душа родная,